Соперница королевы - Элизабет Фримантл

просто дружеские послания, речь идет о вопросах престолонаследия. За такие письма грозит плаха, потому они написаны апельсиновым соком, так что их можно прочесть, лишь подержав над огнем. Все ждут, как лягут кости. С каждым письмом, брошенным в огонь, Пенелопа представляет, как пламя лижет ее тело. В треске горящих поленьев слышится слово «измена».

Однако стоило королеве выздороветь, как переписка с Шотландией сошла на нет. Увы, тайная дипломатия не принесла ощутимых результатов. Оправдан ли столь высокий риск? Может, лучше вести спокойную жизнь, как Доротея? Пенелопа внутренне смеется над подобной мыслью, однако над ней черной тучей висит страх, словно она балансирует на краю бездны; один неверный шаг, и конец. Впрочем, в глубине души, помимо страха, горит искра восторга, который испытываешь лишь при смертельной опасности, когда ставки непомерно высоки.

– Разве ты не понимаешь, – говорит Эссекс. – Я могу извлечь из этого политическую выгоду. Предотвратить заговор… – В его взгляде вновь появляется нехороший блеск, предвестник безумия.

Один из актеров хлопает в ладоши, чтобы привлечь внимание, и случайно проливает на себя эль, вызывая сдавленные смешки.

– Среди нас есть один человек, мнящий себя поэтом.

– Всего один? – кричит Саутгемптон. – В наши дни едва ли найдется тот, кто не пытался кропать вирши. – Все смеются, ибо он близок к истине.

– Мой муж точно не пытался, – говорит Пенелопа, возбуждая очередной взрыв хохота. – Он презирает столь богомерзкие развлечения.

– Тогда, боюсь, вы напрасно тратите себя на этого человека, – замечает актер.

Пенелопа обменивается улыбками с Блаунтом.

– Почему вы так считаете, сэр?

– Женщина вроде вас послана на землю, дабы вдохновлять на великие стихи. – Смех становится сильнее. Всем известно, что она и есть Стелла из сонетов Сидни. Правда, теперь в ней почти ничего не осталось от той девушки.

– Давай, Уилл. – Актер тянет раненого солдата за рукав, побуждая подняться. – Прочти нам что-нибудь достойное леди Рич.

Тот встает. Все расступаются, чтобы дать ему место.

– Я начал сочинять, но еще не вполне закончил. – Он кланяется. Воцаряется тишина. Поэт собирается с мыслями и, глядя на Пенелопу, произносит:

–  Ее глаза на звезды не похожи…[23]

– Сидни написал об этом десять лет назад, – поддразнивает Эссекс. – «Зачем она им черный цвет дала? Быть может, свет подчеркивая тенью?..» Он уже вывернул Петраркову прекрасную даму наизнанку, воспев красоту черных глаз. Прочти нам что-нибудь новенькое.

Актер поворачивается к своему приятелю в корсете, проводит пальцем по его губам и демонстрирует зрителям алое пятно.

– Нельзя уста кораллами назвать. – Смех становится громче. Поэт ходит кругами, словно ища вдохновения, останавливается рядом со смуглой девушкой, возлюбленной одного из членов труппы, касается ее шеи. – Не белоснежна плеч открытых кожа.

Девушка хихикает, наматывает темный локон на палец и добавляет:

– И конской гривой вьется прядь.

Публика аплодирует. Поэт продолжает бродить туда-сюда, подбирая слова, наконец возвращается к смуглянке.

– С парчовой розой, алой или белой… – Он замолкает. – С дамасской розой, алой или белой / Нельзя сравнить оттенок этих щек. – Он снова шагает к накрашенному мальчику и обращается к залу: – Дайте рифму для «щек».

– Уголек, – говорит один.

– Наутек, – предлагает другой.

– Моя возлюбленная не собирается убегать, – отвечает поэт. – Нашел! – Он поднимает руку, унимая смех, склоняется к мальчику, принюхивается. – А тело пахнет так, как пахнет тело, / Не как фиалки нежный лепесток.

Эти слова вызывают очередной взрыв веселья, но поэт продолжает:

– Ты не найдешь в ней совершенных линий, / Особенного света на челе. / Не знаю я, как шествуют богини, / Но милая ступает по земле.

– Кто же она, твоя милая? – вопрошает Саутгемптон.

– Разумеется, леди Рич. Разве не она – муза всех поэтов? – Он подходит к Пенелопе, опускается на одно колено, словно подбирая верную рифму, и наконец произносит: – И все ж она уступит тем едва ли, / Кого в сравненьях пышных оболгали.

В ответ раздается недоуменный шепот. Возможно, присутствующие, как и Пенелопа, не могут осознать, что стали свидетелями чего-то совершенно нового и редкого, как бриллиантовая жила в индийских шахтах. Однако, несмотря на полученное удовольствие, Пенелопу гнетет тревога за доктора Лопеса. Что же имел в виду ее брат, собираясь «извлечь политическую выгоду»?..

– У вас необычный дар, – говорит она. – Вы изображаете вашу возлюбленную живым человеком из плоти и крови. Это весьма свежо по сравнению с эфемерными нимфами, населяющими большую часть стихотворений.

– Вы взяли стихи Сидни и основательно их перетрясли, – говорит Саутгемптон, еле сдерживая восторг. Пенелопа и не предполагала, что он такой любитель поэзии. – У вас есть другие?

– Сто тысяч, – отвечает актер.

– Их надо опубликовать.

– Но они существует лишь здесь, – он постукивает пальцем по виску. – Кроме того, они… не предназначены для суетного мира.

Январь 1594,

Берли-хаус, Стрэнд

– Вам не следовало приходить ко мне. – Сесил аккуратно ставит чернильницу на одном уровне с ящичком для перьев, постукивает по столу стопкой документов, выравнивая страницы. – Создается впечатление, будто вы виновны.

Доктор Лопес прячет дрожащие руки.

– Но я же ни в чем не виноват. Вы должны мне помочь. – Невзирая на тридцать лет, проведенных в Англии, он говорит с сильным португальским акцентом.

– Не волнуйтесь. – Сесил держится невозмутимо, только душа его неспокойна. Его мучает совесть. Найти бы хоть какую-нибудь зацепку, однако доктор Лопес чист, как свеженакрахмаленный воротник. Сесил подходит к окну, лишая несчастного врача возможности увидеть его лицо. – Я позабочусь, чтобы с вами не случилось ничего дурного. – Не факт, что ему удастся сдержать слово.

С улицы доносятся крики возчиков и бродячих торговцев, жалобное блеяние овец. Чума стихла, Лондон вновь возвращается к жизни. Сесил недоволен, что Берли-хаус, каким бы роскошным и новым он ни был – с теннисным кортом, дорожкой для игры в кегли и садом, заполненным экзотическими растениями, – расположен на неправильной стороне Стрэнда. Эссекс сейчас смотрит на красивые лодки с развевающимися флагами и королевскую баржу, а не на фермера, гонящего стадо овец, оставляющих после себя россыпь катышков. На карнизе воркует стайка голубей; мерзкие твари загадили всю облицовку. Сесил представляет, как птичьи шеи хрустят под его пальцами.

– Но граф убедил королеву в моей виновности.

– Ее величество не так просто убедить. – Сесил улыбается Лопесу. План был хорош, только провалился. Испанцы ожидаемо заглотили наживку. Еще бы, невиданная удача – привлечь на свою сторону личного врача Елизаветы. Он как никто другой может беспрепятственно поднести ей кубок с отравой. Сесил чувствовал, что их языки вот-вот развяжутся, в его руки попадут государственные тайны Испании, и уже предвкушал свое возвышение.

Однако выяснилось, что доктор