Чернила и перья - Борис Вячеславович Конофальский

Мален, баронесса Рабенбург. Шла она первой, неся на руках младенца Оттона Фердинанда Фолькоф фон Эшбахт, за нею сразу идёт, собрав все свои силы, чтобы хоть несколько мгновений вести себя достойно, молодой барон Карл Георг в чистой одежде, умытый и причёсанный, а за ним и средний из сыновей генерала Генрих Альберт Фолькоф фон Эшбахт чинно ступает вниз за старшими родственниками, стараясь по-взрослому не хвататься за перила лестницы. Старая монахиня идёт за ними и следит за шествием со стороны, готовая в любой момент одёрнуть неслуха, если на то будет причина. Так они подошли к нему, и баронесса говорит:

- Господа, я вам велела кланяться отцу.

Ах да, ну конечно, теперь сыновья ему кланяются, молодой барон делает это небрежно, лишь бы матушка отстала, а вот средний старается быть галантным. Баронесса, держа младенца на руках, делает глубокий книксен, а потом снова говорит:

- Руку теперь целовать! Забыли, что ли?

Старший Карл Георг идёт первым и чмокает отцу руку – так же небрежно, как и кланялся. Потом Волков протягивает руку второму сыну, и этот опять старается. После него наступает очередь и их матери, и она, не выпуская из рук младенца, тоже лобзает длань супругу и господина. Нет, эта торжественная встреча не его затея, это всё придумывает баронесса, это она приучает детей к почитанию отца, кормильца и защитника, она говорила Волкову, что сама так же встречала деда в детстве, а потом и своего отца, если он ездил на войну или отлучался надолго по делам. И барон был согласен с этими старыми ритуалами. Они нужны. Это уважение. Дети с младых ногтей должны знать, что именно их отец добывает им пропитание, что благодаря его мечу у них есть надел для кормления, что именно отец и есть их «Дом», их «Фамилия», их «Герб» и их «Судья». Пусть усвоят это с детства, чтобы, повзрослев, даже не думали ему перечить. Да, эти старинные ритуалы любой нормальной семье необходимы, тут он с баронессой полностью согласен. Пусть сыновья уважают отца с детства.

Глава 22

После он встаёт и забирает у жены младенца, а баронесса в хорошем платье с кружевами стоит рядом счастливая. Да, счастливая. Она молодец, истинная жена, Богом данная. Рожает сыновей одного за другим, это третий уже, и все здоровые, сильные, крупные мальчики, первые два ещё и крепки духом.

- Видите, как на вас похож? – говорит Элеонора Августа мужу.

Волков ничего такого не видит – что там в младенце на него может похожим быть? – и интересуется, разглядывая безмятежное чело младенца:

- Не болеет чадо?

- Не более первых, - сразу отзывается жена. И добавляет, как бы спохватившись: – Да что там, менее. И покушать большой любитель, кормилицу всю до капли высасывает, ест, спит и не кричит почти.

- Храни его Господь! – говорит отец.

А мать и монахиня крестятся, стоя радом. Потом мать Амелия у него ребенка забирает, и он снова садится в своё кресло, а супруга и интересуется:

- Мария, кажется, велела свинью резать, вы, господин моего сердца, никак обед затеваете?

- Да, придут офицеры, - отвечает Волков.

- Господа офицеры? – кажется, баронесса недоумевает, зачем они сегодня нужны супругу.

- Собираю совет, хочу понять, что делать надобно, – отвечает ей Волков, а сам смотрит на жену: чего же вам тут неясно?

- Вот нужен он вам, этот совет, - вдруг говорит Элеонора Августа с недовольством, - с дороги только что, по вам видно, что устали, вон лицо бледное, отдохнули бы недельку. Выспались бы хоть.

И что-то неприятное было во всей её речи… Нет, не забота, а словно упрёком она его уколола. Как будто осадить хотела. Мол, зачем вы всё это начинаете? И тут уже барон не выдержал и задал ей вопрос, который изводил его от самого дома госпожи Ланге:

- Отчего графиня у нас не осталась?

И тогда баронесса уставилась на мужа уже без всякой почтительности, стала смотреть с вызовом. Но только смотреть, ничего при том не говоря. И тогда он снова повторяет свой вопрос, но уже повышая тон:

- Я спросил вас, госпожа моя, отчего графиня уехала, почему меня не дождалась?

И сказано это было ещё не громко, но холод в словах был такой, что оба его сына, вертевшиеся возле отца, замерли и стали глядеть на мать, а слуги, вытиравшие стол перед тем как расстелить скатерть, постарались быстрее убраться из столовой.

И жена ему отвечает тем самым тоном, который он так в ней не любил, она почти фыркает ему:

- Спесива больно! Вот и уехала.

- Спесива? – Волков холоден.

- Так разве нет?! – восклицает жена; она, кажется, чувствует свою вину, а ещё чувствует, что муж будет на стороне своей сестрицы. – Заносчива графиня больно. Вот и не стала у нас жить, а я её не гнала, сама укатила.

- Говорите, что было промеж вас! – просто «сама укатила», его не устраивает. Генерал требует у супруги подробностей. – Отвечайте, отчего графиня с графом сбежали из моего дома. Почему им не был дан приют? Или вы не знаете, что граф наш родственник? Что у вас с нею было? Отвечайте! Немедленно!

- Ничего не было! – тут в голосе жены послались слёзы. То слёзы бабьих обид, это был её обычный ход – едва барон от неё требовал чего-то или не учитывал её пожеланий, так она начинала плакать. Плакать, жаловаться на женскую долю, на нелюбовь мужа… И она почти кричит ему, кричит с обидой: – Я принята её как родную!

- Не смейте рыдать, - продолжает Волков, холодно глядя на жену, - то всё пустое, отвечайте, почему графиня уехала из моего дома.

Он глядит зло на монахиню, которая так и не ушла, стоит тут рядом, держа младенца на руках, и, конечно же, всем своим видом поддерживает баронессу.

- Потому что она зла! – едва не кричит та. И потом её словно прорывает, и она начинает сыпать словами, пропитанными обидой, как будто кричит вслед уехавшей графине. – Приехала сюда, заносчивая, со слугами и солдатами, и слуг её ей всех размести, и платья ей постирай, одних сундуков пять штук! И ей с графом покои найди не душные. Не душные! А где летом у нас