Сожги в мою честь - Филипп Буэн

На улице. 23 часа 54 минуты 52 секунды.

Вайнштейн вышел, держа в руке оружие. И молил Бога дать ему сил и отваги.

Тино двинулся навстречу Еврею. И молил Бога дать ему осуществить правосудие.

Оба испепеляли друг друга взглядом.

Их разделял десяток метров. Океан. Ненависть.

Улицу огласили звуки выстрелов, которыми обменялись враги.

И мостовая приняла в свои объятия еще два трупа.

С двух сторон улицы. 23 часа 55 минут.

Полицейские фургоны перекрыли все выходы. Армия вооруженных бойцов заполонила тротуары. К чему дальнейшее сопротивление? Уцелевшие в схватке подняли руки. Перед машиной Роллена и Карно тормознула «скорая помощь». Раненый потерял много крови, но врач, быстро оглядев, успокоил его: отделается только шрамом. «И заработаешь красивую медаль», – утешил Роллен.

Позади машины. 23 часа 58 минут.

Паскаль рыдал над телом Одиль. Одна из бабочек моли сделала свое дело, напарница погибла, защищая его. История повторилась, отвратительная и трагичная…

Глава 43

Как сумасшедшая она металась по квартире. Лючии ди Ламмермур [44] в ее смирительной рубашке далеко было до безумия Антонии Арсан – будто оглохшей от горечи, угрызений, чувства вины.

Взрывчатая смесь.

Неизлечимая боль.

«Что я наделала, Жак! Из-за меня погибла Одиль, и исправить ошибку я не могу. Искупить моей жизнью? Готова хоть сейчас! Но так мало мне осталось времени, что предложение было бы нечестным».

Ее преследовало мертвое лицо Одиль. Комиссар сама закрыла мешок, в котором тело увезли в Институт судебной медицины. Каршоз осыпал Арсан оскорблениями, она не защищалась.

«Я даже не сдержала обещание, данное тебе, дорогой мой. Как я ни старалась, Вайнштейн погиб. Пусть идет с Богом! Его бывшей жене осталось лишь жечь свечи в память о нем».

Антония бродила по комнате, наталкивалась на мебель.

«Старик Батист остался лежать на поле схватки. Он оплатил свой долг. Что ты говоришь, Жак? Каково мое мнение насчет смерти Тино? Что ж, я не сожалею о происшедшем. В ближайшем будущем парень совершил бы вдвое больше преступлений, чем отец. Это был настоящий психопат, Матье воспитал его для убийств. Конечно, я сочувствую Иоланде, но ведь она должна была направить его на путь истинный. Исполняй она как следует свой материнский долг, сын был бы сейчас жив».

Пройдя возле секретера, Антония снова прочитала лежащее на нем медицинское заключение.

«Видишь этот клочок бумаги, дорогой? Подписан профессором Клюнуа. Я встречалась с ним вчера во второй половине дня. Клюнуа был категоричен: химиотерапия со следующей недели. Или конец через полгода. И никаких гарантий к тому же. Он укорил меня, что я и так слишком запоздала».

Скоро семь, а она так и не ложилась спать. Совсем нет сна. Антония остановилась перед клеткой Жоржа.

– Открою тебе секрет, малыш: человеческие существа подобны однодневкам [45].

Жорж требовал внимания и ласк, Антония взяла его в руки.

– Однодневки… А, ты же не знаешь. Это насекомые, проклятые природой. Сначала они находятся три года в стадии личинки. Затем вдруг расправляют крылья и взлетают. Их трагедия в скоротечности существования. Большая часть погибает прежде, чем взлетит. Оставшиеся живут всего несколько часов и едва успевают взглянуть на мир.

Вернула зверька на место.

– Мы похожи, дружище. Лишь появившись на свет, должны постигать правила жизни, ходить в школу, забивать голову наукой, выбирать профессию – не будучи даже подростком, сдавать экзамены и искать работу. Странно – тебе двадцать, а ты и не видел, как пролетело время. Говоришь себе, что передохнешь потом, будешь наслаждаться жизнью, но нет: нужно вкалывать, чтобы питаться, одеваться, платить за жилье.

Боль скрутила живот. Антония подождала, пока она уйдет.

– Затем начинается служба – стресс, тревога потерять место. Бьешься, чтобы купить дом, оплачивать кредиты, счета, налоги, процентные ставки и идиотизм тех, за кого мы же и голосовали. Затягиваешь потуже поясок, говоря себе, что завтра жить станет полегче. Но это завтра не наступает никогда – или почти никогда. Между делом заводишь семью, детей – я не испытала такого счастья – и ужимаешься еще больше: пусть у них будет лучшая жизнь…

Жорж смотрел на нее, будто ожидая конца рассказа.

– Да, золотце, это наш период личинки. Взмываем вверх, только состарившись, после пенсии, которая наступает все позже и позже. И вся беда в том, что в этом возрасте уже далеко не улетишь… Я вот и не изведаю полета: вхожу в число однодневок, что погибают, едва вылупившись.

Комиссар отошла от Жоржа, вновь побродила по квартире – уставшая, безнадежно встречающая угасание звезд и своей жизни.

За окнами сиял вечный Лион. Ночь все еще хотела удержать его в своей власти. Но тщетно. Город эпохи Просвещения светил всеми своими огнями.

Антония бесцельно походила – ни мыслей, ни желаний.

Досье, приготовленное Милошем, ожидало на низком столике. Не было времени его прочитать. Слишком много эмоций – будто разбитая.

Комиссар села, открыла папку, начала машинально листать.

Вчерашние новости! Содержимое страниц она уже знала.

И это тоже… Ничего нового.

И это… Много слов – мало толку.

То же самое – не относится к делу.

Но не это! О нет!

– Проклятие! И почему мне раньше не пришло в голову?

Глупый вопрос! Всегда ищешь то, чего не видишь.

Новость была так поразительна, что Арсан будто ожгло. Со вторника ответ был перед глазами, а она его не заметила.

– Робер Халими… Робер Халими! Я непроходимая дура!

Робер Халими и был ключом к разгадке.

Отбросив тревоги, угрызения совести, печали, Антония кинулась к главному. Последняя часть головоломки должна отыскаться, если Милош исполнил ее поручение: «Заполни пустоты. И собери сведения о мельчайших грешках, меня интересует даже протокол за нарушение правил парковки».

И она нашла ответ в копии протокола за превышение скорости, составленного в понедельник вечером на выезде из Ниццы.

Антония отправилась одеваться.

«Я сдержу обещание отбыть во всей красе, Жак. И задержу раввина. Теперь я знаю, кто это!»

Глава 44

Кто мне помощник верный?

Случай, нежданный случай…

Над мостовыми Лиона выросло поле зонтов. Проливной дождь обрушился на улицы. Острую вершину небоскреба «Карандаш» потоком омывала вода, водосточные желоба затопило, собаки не решались высунуть нос – справить нужду.

Дождливое утро, горькое воскресенье.

В кабинетах бригады было тихо. Хотя весь личный состав находился на службе. Ни у кого душа не лежала к болтовне и шуткам: погибла Анукян.

Усталые лица, набрякшие веки. Сердце Милоша сжалось при виде печали коллег. Лишь только он вошел в отделение, смолкли редкие разговоры. Сослуживцы посматривали на него, ждали, что он сделает, скажет. Разочаровав их, Милош не произнес ни слова. Подошел к столу Одиль, склонился над опустевшим креслом и положил на кожаный подлокотник розу.

Присутствующие пристыженно глядели на него, одобряя его жест. Никто не признался бы, но все жалели, что не поступили так же.

Тронутый проникновенностью поступка, бывалый сослуживец по имени Аршамбо подошел к новичку.

– Хорошо сделал, парень, так и надо было.

Милош удивился сердечности коллеги: тот обычно смотрел на него сверху вниз.

– Мне нравилась Одиль. Через какое-то время мы, возможно, стали бы друзьями.

– Мы все любили ее, Милош, она была хорошей девушкой.

– Верно… А как Каршоз?

– Кто ж знает? Ни слова, ни звука – невозможно с ним связаться все утро. Надеюсь, он не наделал глупостей.

Милош кивнул, разделяя тревогу.

– Ладно, дождусь Арсан, она велела быть в десять.

– Отчет о выполненном задании?

– Он не займет и полминуты.

– А что должен был сделать?

– Обшарить Ля Домб. Арсан думала, что раввин может там скрываться. Мимо. Надо искать в другом месте.

– Уу, я знаю шефа, приготовь взамен что-то толковое, иначе мало не покажется.

– Я знаю, для этого пораньше и пришел.

– А есть у тебя, чем прикрыть яйца?

– Да, досье, что я передал ей в пятницу. Я пока не успел его прочитать. Может, мне повезет, и найду в нем что-то существенное.

Что изменить я не в силах?

Это судьба, судьба моя…

Антония постучала в боковую дверь, говоря себе, что еще слишком рано. Воскресенье, выходной, можно поспать подольше.

Но другого выхода, кроме как беспокоить спящих, у комиссара не было.