Сожги в мою честь - Филипп Буэн

– За Рефика! Пусть отправляется к дьяволу!

Проклятие подхватили десять голосов крепких мужчин с квадратными плечами. Вайнштейн с намеком чокнулся с одним из них – парнем без одного уха:

– И за твое здоровье, Бернар! Храни тебя Всевышний.

Оба выпили красного вина за это благословение. До дна. Святотатствуя. Но Вайнштейну море было по колено, и он раскупорил новую бутылку.

– За Матье Бонелли! Мы не враждовали, ничего не имели друг против друга. Вот почему не знаю, что ему пожелать.

Такой недостаток воображения был отмечен разочарованным возгласом присутствующих.

– Тихо! Если у кого-то есть идея, покупаю! За приемлемую цену, я умею торговаться.

И наградой за шутку тут же прогремел раскатистый хохот.

– Но я скажу кое-что, – продолжил глава застолья. – Если бы Господь не призвал к себе Матье, мы никогда не обнаружили бы шелудивого пса, желавшего нашей погибели. У Рефика были острые зубы, он хотел проглотить корсиканцев, нас, заграбастать все доходы… Только конца такого не ожидал. Благодарю тебя, Матье. Твоя смерть указала нам, откуда грозит опасность.

В другом конце стола с места поднялся бритоголовый гигант в байкерской куртке, плотно облегавшей мощный торс.

– А что пожелаешь сербу, Даниэль?

Вайнштейн прижал палец к губам, хитро сощурился, делая вид, что доверяет собрату большой секрет:

– Тш-ш… На этого мне плевать, его подвел под монастырь длинный язык.

– Ну же, Даниэль, скажи хотя бы последнее слово.

– Хм… Если уж так настаиваешь… Желаю ему врать в аду искуснее, чем здесь. И держаться подальше от Рефика! Турок не любит тех, кто ведет двойную игру. А Антон-таки в этом преуспел, правда?

– Конечно! Глупость мерзавца избавила нас от больших проблем.

– И ничего мне не стоила!

Новый взрыв смеха ознаменовал остроту. Оживленный – речь так и льется, на этой хорошей волне Вайнштейн решил наградить великана:

– Погоди садиться, Самюэль, у меня для тебя подарок.

Голоса смолкли. Что задумал шеф?

– Благодаря тебе я чувствую себя лучше некуда. Сейчас поймешь почему. Я поднимаю бокал – да что там, целую бутылку! – и поминаю Камиля Гутвана. Самого большого антисемита со времен Геббельса! Пусть поразмыслит над своей писаниной там, где сейчас находится: руки прочь от наших раввинов! Смерть да послужит ему уроком! Замахнувшийся на мою веру столкнется со мной на узкой дорожке.

Никто не зааплодировал при этих проникновенных словах. Все разделяли веру, убеждения и гнев говорившего. Эта крыса Гутван заслужил свой конец.

– Дорогой мой Самюэль, за услуги, оказанные сообществу, хочу подарить тебе это.

Вайнштейн нагнулся, достал какую-то коробку и подал ее великану.

– Обувь?

– Открой, сам увидишь.

Самюэль поблагодарил и среди общего смеха вынул ботинки из кожи крокодила.

– Можешь надеть, Самюэль, это твой размер.

– Они великолепны… Но почему вдруг вы их дарите?

– Потому что уже видеть не могу твоих чертовых сапог. Примерь-ка!

«При-мерь ско-рей! При-мерь ско-рей!» – скандирование разгоряченных вином сотоварищей заставило Самюэля подчиниться. Он снял сапоги и поставил их на стол.

Черно-красные XPD со стальными набойками.

Возле ресторана, в машине полицейских. 23 часа 23 минуты.

Паскаль гонял в голове невеселые мысли. У него ли одного на душе пасмурно – вот что хотел он знать.

– Могу задать тебе нескромный вопрос?

– Если про мою сексуальную жизнь, засуньте его себе… – огрызнулась Одиль.

– Вот ненормальная, когда я так делал?

– Бывает, и святой грешит. Ладно, спрашивайте.

В голове крутилось много вариантов вопроса, Паскаль выбрал самый прямой:

– Почему ты пошла служить в полицию?

– Такая красивая девушка, хотите вы сказать?

– Перестань, я серьезно.

– Ладно, отвечу, если вы сперва расскажете про себя.

Паскаль оглядел темную улицу, заметил кота, роющегося в мусорном баке.

– Что ж, это будет честно.

– Итак?

– Семейная традиция.

– Ваш отец был полицейским?

– Нет, офицером в дивизии горных стрелков. Дед по маминой линии служил на таможне, по линии отца – в жандармерии. Я вырос в атмосфере уважения знамени, закона и долга защищать родину.

– Представляю себе уклад семьи, ваш жизненный путь был предопределен заранее.

– Как раз наоборот, девочка, родители видели меня преподавателем физкультуры. А я захотел стать полицейским.

– Почему?

– Тебе будет скучно: стремился защищать людей… Необъяснимый зов, неизбежное призвание… Глупый порыв, правда?

Одиль прервала его, заметно задетая:

– Не могу позволить вам так говорить, господин майор, меня охватило то же стремление – и я считаю его благородным.

– А! Тогда прости меня… А как ты пришла в полицию?

Одиль повернула к нему непроницаемое лицо.

– По убеждению. У меня армянские корни, мы знаем, что такое насилие.

Вспомнив историю расизма, Паскаль признал справедливость ее слов.

– Понимаю, твои предки пережили резню в 1915 году, в вас все еще не остыл гнев, должно быть.

– Не совсем так, командир, мы живем в настоящем, в стране, приютившей наш народ – на родине прав человека. И чтобы здесь не забывали высшие ценности, я и решила стать полицейским. Об эти ценности сейчас вытирают ноги – кроме вас, конечно, я вижу немало бед от страха перед не похожим на тебя человеком. А от страха до ненависти, от ненависти до холокоста рукой подать. Повторяю, мы знаем, что такое насилие.

– И ты пошла на службу, чтобы бороться против дураков?

– Нет, чтобы помочь им начать жить своим умом. Это не дураки, а трусы. Простых граждан втягивают в грязные интриги, иностранцы – разменная карта политиканов. Их паникерские крики разбудили зверя: по вине болтунов на всех углах только и разговоров, что о безопасности, как будто прежде о ней и не слыхивали.

– Я полностью разделяю твое мнение в этом вопросе. Но не вижу связи между службой в полиции и твоим крестовым походом.

Одиль прикрыла глаза, поверяя свои мысли:

– Люди, отвергаемые обществом – питательная среда для преступности. Преступность нужно искоренять, перестав выбрасывать людей за борт. В идеале, конечно. Я понимаю, что ее возможно лишь ограничить, но и это немало.

Идеалистические убеждения потрясли Паскаля – осмысленные, взвешенные, находящиеся от его собственных на расстоянии многих световых лет. И все же оба они были полицейскими на одном задании. Служивыми, с которых дерут семь шкур, застрявшими в машине на всю ночь.

– Задам тебе еще вопрос.

– Если того же сорта, что и первый…

– Что мы здесь делаем?

Одиль недоверчиво спросила себя, не шутит ли напарник.

– Ну как же, командир, охраняем Вайнштейна.

– Да-да, знаю, извращенца, недостойного ходить по свету.

– Так вы поддерживаете смертную казнь?

– Никак нет, категорически против… Хорошо бы сдох от какой-нибудь заразы…

– Уф, прямо от сердца отлегло… Но я прервала вас, что вы хотели сказать?

– Что куда лучше было бы, окажись мы дома. Вот уже двадцать лет я ночами слежу за всяким отребьем. Это начинает доставать.

– Нервный срыв?

– Нет, сорокалетний рубеж. – Майор натужно рассмеялся. – Ха-ха! Я тут раскидываю мозгами два часа и знаешь что? Покумекав, начинаю понимать Арсан. Она права, когда сравнивает людей с насекомыми.

– Видимо, есть причины для такого мнения?

– Железные, девочка… Жизнь не похожа на одежку, запасной не бывает. Понимаешь, мерзавцы, за которыми мы присматриваем, подобны моли: поедают то немногое, чем мы прикрываемся.

Ресторан «Пальма Афулы». 23 часа 32 минуты.

Морис, хозяин заведения, убрал со стола. Нагруженный сверх меры, принес всевозможные вкусности. Одобрительными возгласами собравшиеся встречали выставлявшиеся деликатесы: сочные финиковые шарики, миндальное печенье, лепешки с корицей.

– Угощайтесь! И чтобы ни крошки не осталось!

Захмелевший Вайнштейн потребовал овацию в честь ресторатора.

– Троекратное «Ура» Морису, королю кошерной кухни!

И громилы охотно исполнили просьбу. Морис пользовался всеобщей любовью, а еще умел держать язык за зубами.

– Король-то король, но какой ценой? Вот я – вдовец, недурная партия. Но гляньте-ка на мое брюхо, друзья. Какая женщина захочет такого толстого короля?

– Найдем, – заявил Самюэль.- Скажи, какие тебе нравятся, и доставим завтра же.

– Нет проблем, – подхватил Бернар. – Брюнетку, блондинку, рыжую – только выбирай, у нас полно товара.

– О, на масть плевать, лишь бы бережливая была. Не хочу расточительную, с первой женой хлебнул горя.

– Многого желаешь, – усмехнулся старик с маленькой сигарой в зубах.