Kudos - Рейчел Каск

сказала она, – я села в обратный поезд до города и пошла в библиотеку: меня попросили сделать доклад о каталогизации переводных текстов. Алессандра утром плохо себя чувствовала, – добавила она, – и я отчасти ожидала, что мне позвонят из школы и скажут, что нужно приехать и забрать ее, и я не знала, что тогда буду делать, так как у меня был очень плотный график, но, к счастью, из школы никто не позвонил.

– Однако позвонил другой человек, – сказала Фелиция, откинувшись на стуле назад и прислонившись головой к стене, – моя мама, и она сказала, что устала хранить мои коробки и мебель, которые раньше согласилась держать у себя, и что если к концу дня я не приеду и не заберу их, она вынесет их на улицу. Я напомнила ей, – сказала она, то ли с улыбкой, то ли нахмурившись, – что, поскольку я остановилась в квартире друга, мне некуда поставить эти вещи, и, кроме того, у меня теперь нет машины, на которой я могла бы приехать и забрать их, а у нее в доме большой чердак, где эти вещи могут лежать, никому не мешая. Она сказала, что устала хранить мои вещи у себя на чердаке, и повторила, что вынесет их на улицу, если я не приеду и не заберу их к концу дня. Это не ее вина, сказала она, что я превратила свою жизнь в такую неразбериху и что у меня даже нет собственного дома. Ты из хорошей семьи, сказала она, и при этом предполагаешь, что твой ребенок может жить как бродяга. Я сказала ей: мама, у тебя была другая ситуация, потому что папа обо всем заботился и тебе не нужно было работать. И она сказала: да, и посмотри, к чему тебя привело равноправие – мужчины больше не уважают тебя и позволяют себе обращаться с тобой по-скотски. Твоя кузина Анжела никогда не работала, сказала она, дважды разведена и сейчас богаче, чем королева Англии, потому что сидела дома, заботилась о детях и вкладывала в них как в свой будущий капитал. Но у тебя нет дома, денег и даже машины, сказала она, и твой ребенок ходит как сирота. Ты даже не можешь подстричь ей челку, сказала она, которая закрывает ей глаза, и она не видит, куда идет. Я сказала: мама, Стефано нравится ее прическа, и он настаивает на том, чтобы я не стригла челку, так что я ничего не могу поделать. Тогда она сказала, что не может поверить в то, что произвела на свет женщину, которая позволяет мужчине указывать ей, что делать с волосами ее собственного ребенка. Она повторила, что больше не хочет хранить мои пожитки в своем доме, и бросила трубку.

– Вчера вечером, – сказала Фелиция, – к нам в гости приходила моя подруга, которую Алессандра никогда раньше не видела. Мы говорили о моей работе, и Алессандра вдруг прервала нас. Мама постоянно говорит о своей работе, сказала она моей подруге, но на самом деле это не работа – то, что она называет работой, другие люди назвали бы хобби. Вы не согласны, что это немного смешно, сказала Алессандра этой подруге, называть это работой, когда она всего лишь сидит и читает книгу? И эта подруга сказала, что нет, она не согласна, и что перевод – это не только работа, но и искусство. Алессандра посмотрела на нее и потом сказала мне: мама, что эта женщина делает в нашей квартире? Она не очень хорошо одета, сказала Алессандра; она даже выглядит как ведьма. Моя подруга попыталась рассмеяться, но я видела, что она очень огорчена, что с ней так разговаривает пятилетняя девочка, и я не могла объяснить ей при Алессандре, что вот так Стефано наконец вершит свою месть, настраивая моего собственного ребенка против меня и заражая его своим высокомерием. Я помню, – сказала Фелиция, – что, когда мы со Стефано только расстались, однажды он забрал ее и не привез обратно. Он должен был провести с ней всего пару часов, но держал ее у себя десять дней и не отвечал на звонки и сообщения. В течение этих десяти дней я почти сошла с ума от горя: спала, наверное, не больше нескольких минут за раз и ходила по квартире, как животное в клетке, ожидая, пока ситуация разрешится. Только позже, – сказала она, – я поняла, что боль, через которую я прошла в эти дни, не была болью ответственности. Она была не последствием моей ссоры со Стефано, а результатом просчитанной жестокости по отношению как к ребенку, так и ко мне: украв Алессандру, он продемонстрировал мне свою силу и доказал свою власть – он может забрать ее и привезти обратно тогда, когда сам захочет. Если бы мы бились друг с другом физически, – сказала она, – он бы тоже выиграл, и, забирая ребенка по своему усмотрению, он давал мне понять, что даже если я полагаю, что у меня есть власть – пусть только старая власть матери, – то это совершенно не так. Более того, расставшись с ним, я не обрела свободу: на самом деле я утратила все права, которые он мне всего лишь предоставил, и стала его рабыней. В одной из ваших книг есть отрывок, – сказала она мне, – где вы описываете переживание чего-то подобного, и я переводила его очень внимательно и с большой осторожностью, будто это что-то хрупкое, что я могу случайно сломать или убить, потому что такого рода опыт не совсем принадлежит реальности, и свидетельство о нем – по сути, лишь слова одного человека против слов другого. Важно было правильно понять все слова, – сказала она, – и впоследствии я чувствовала, что, хотя вы узаконили эту полуреальность, написав о ней, я узаконила ее еще раз, сумев перевести ее на другой язык и гарантируя ее выживание.

– Мы продолжаем жить, – сказала Паола, наклоняя свой пустой бокал, чтобы посмотреть внутрь. – Наши тела переживают то, как они используют их, и именно это и раздражает их больше всего. Эти тела продолжают существовать, стареть, становиться всё более некрасивыми и говорить им правду, которую они не хотят слышать. Буканьер всё еще преследует меня после стольких лет, – сказала она, – и следит за тем, чтобы, когда я в очередной раз покажу признаки жизни, тут же уничтожить их во мне. У меня голова кружится от вина, – добавила она с кривой, озорной улыбкой, – так же, как когда раньше он таскал меня за волосы, разве что сейчас мне не больно. Это же месть, да?