Черное сердце - Сильвия Аваллоне

– Я не хочу встречаться с душой того человека! Понимаешь? Не было у него никакой души.

– Тогда зачем мы здесь, если потом все превратимся в червей? – защищалась Эмилия. Она схватила Марту за прекрасные иссиня-черные волосы и изо всех сил потянула на себя эту живую материю.

– Да ни хрена потом не будет, Эми!

– Значит, мы расплачиваемся ни за что?

– Ты правда хочешь верить в Бога?

Им было по двадцать, а они лупили друг друга, как малолетки, которых только вчера привезли в «интернат». Афифа и Мириам отошли в сторонку: никогда не стоит лезть в чужие разборки. Вмешалась охрана, скорая и слегка раздраженная: разнимать драку в такую жару – форменное безобразие.

Их отправили к Фрау Директорин. Сжатые кулаки, терпение на исходе.

– Если будете продолжать в том же духе, отправлю одну из вас в Рим, другую – в Понтремоли!

Им ужесточили наказание: поместили каждую в одиночную камеру. На пять дней – подумать о своем поведении.

Но до того как их растащили, до того как заточили в одиночках, Эмилия с мокрым от слез лицом успела шепнуть Марте: «Мне нужно, чтобы она существовала. Душа. Понимаешь? Однажды я должна увидеть ее снова».

Хотя она знала, что этого не случится. И сейчас, реставрируя грешные души, она знала, что ад не может быть пустым, а рай – полным. По той простой причине, что жертвы и палачи никогда, никогда, даже в конце времен не должны были встретиться вновь.

Сейчас мне придется сделать вот что: описать события того дня через чувства Эмилии. Даже если для этого придется взглянуть на себя со стороны и увидеть себя не в лучшем свете. Это будет не просто, но я обещал: только так я могу попытаться восстановить справедливость.

Было три часа дня. Эмилия спешила закончить работу: доклеить рисовую бумагу, убрать инструменты.

В разгар зимы, когда темнело в четыре, Базилио заканчивал раньше. Они выключили лампы, спустились с лесов, договорились встретиться, как обычно, на следующее утро ровно в девять. И, как обычно, нетерпеливая Эмилия попрощалась и вышла первой.

После Тартаны я с трудом сдерживался. Удалось выяснить и кое-что еще. Белый домик в Равенне. Мать преподавала итальянский, а дочь оказалась худшей ученицей. Различные проблемы, когнитивные и поведенческие, требовали затратных занятий с логопедом, психологом, музыкальным терапевтом. Но все, что я знал, все это было до июня 2001 года.

Я всегда ждал ее на ступеньках, чаще всего с книгой в руках. Фетровая шляпа надвинута на лоб, на плечах шерстяная мантилья, кожаный портфель набит сочинениями на проверку. Только вот сегодня меня там не было.

Эмилия поежилась. Если что-то не так, тело всегда понимает это первым, а голова – нет: не хочет. Может быть, сломался котел, или замерзла труба, или на дорогу упало бревно, подумала она. Раньше я никогда не опаздывал. Она закурила и затянулась так, что чуть не обожгла легкие.

Вышел Базилио.

– Бруно еще не пришел? Заболел?

– Нет, нет. Он сейчас придет.

– Не хочешь подняться со мной?

– Я подожду его.

– Как хочешь, до завтра.

– До завтра!

Эмилия смотрела Базилио вслед: тот медленно шел сквозь низкие облака, застилавшие Альму. Сгорбленный, на старых больных ногах, старался не споткнуться на неровных булыжниках мостовой. Она удивлялась, откуда он брал силы дважды в день преодолевать горную тропу. И зачем?

Было двадцать минут четвертого. Эмилия достала из кармана мобильный телефон, чтобы проверить, нет ли от меня сообщений; их не было. Но я вообще редко пользовался телефоном, если речь не шла о жизни и смерти. Отсутствие сообщений не означало, что ей стоит беспокоиться.

Эмилия присела на ступеньку, поеживаясь от холода. Завсегдатаи «Самурая» с любопытством разглядывали ее через освещенное изнутри оконное стекло, как будто первый раз видели. Эмилия опять закурила. Ей снова вспомнилась Марта, как она окончила университет, первая за всю историю «интерната». Марте устроили небольшую вечеринку – безалкогольную, естественно, – и она с сияющими от радости черными глазами сжала обе руки Эмилии в своих. В туалете, перед тем как выйти под всеобщие аплодисменты, Марта сказала ей: «Я победила, Эмили, я счастлива. Я заплатила по всем счетам. Мне остался еще год, но я уже свободна».

Эти фразы врезались в память: «я победила», «я счастлива», «я свободна».

Когда окончила университет Эмилия, вторая за всю историю «интерната», она не испытала никакой радости. Напротив, ей казалось, что она в тупике. Отец, конечно, был растроган до слез, а Фрау Директорин устроила и для нее небольшую вечеринку с кока-колой и фантой и сказала: «Я горжусь тобой, Инноченти. Очень горжусь тобой». Хотя Вентури, Рита и школьные учителя тоже присутствовали на празднике и Эмилия старалась улыбаться им всем, в этот радостный день она не ощущала ничего, одну пустоту.

Эмилия различила силуэт на дальней стене, там, где сходились линии от поднятых рук, в глухой тишине под крики «ура»: силуэт той, кого больше не было, но не мамы. Та держала пластиковый стаканчик с черной соломинкой и потягивала мохито. Ее голубые глаза сияли. Губы сложились в ухмылку: «И для чего тебе этот диплом?»

На колокольне пробило четыре.

Я еще не пришел.

Может быть, подумала Эмилия, правда – это цена любви. И она действительно искала слова. Чтобы рассказать мне, что же она натворила. Но все оказалось не так просто.

Не думаю, что, если сложить смерть матери, дислексию, издевательства, можно получить объяснение.

Я знаю.

Мы не цепочка причин и следствий. Мы не работаем как гравитация, дождь или арифметическое сложение.

Рита, я знаю.

Если разобрать нас на части, будь уверена, всегда будет не хватать какой-то шестеренки.

Небо стало черным. В желтом свете уличных фонарей плавал мокрый туман. Даже «самураи» устали пялиться в окно.

Эмилия посмотрела на колокольню: 16:47.

Стало ясно, что я уже не приеду.

Она поднялась по тропе одна, включив фонарик.

В конусе света материализовывались то бревно, то сломанная под тяжестью снега ветка, то выступ скалы, то часовня с Черной Мадонной.

Ночной январский лес был необитаем. Самое страшное наказание, которому можно подвергнуть человека, думала Эмилия, это не ожоги, не порезы, не боль. Это одиночество: ни лица, в котором можно увидеть свое отражение, ни го́лоса, который напомнит, что и ты тоже человек. Именно это случилось с ней после ареста: голая комната и кровать.

Холод пробирал до самых костей, забирался еще глубже – туда, где, возможно, гнездилась душа. Эмилия беспокоилась, но в то же время была