Черное сердце - Сильвия Аваллоне

только за ужином, перекидывались незначительными фразами. Она наказала себя тем, что больше ни с кем не встречалась – тот рюкзак был сожжен в саду. Она наказала себя тем, что носила мужскую одежду, мешковатую и грязную – рабочую одежду отца. Разумеется, мы не выбросили ничего из родительского, даже носки. Когда мне исполнилось восемнадцать и Валерии уже не нужно было заботиться обо мне, она уволилась с работы и уехала. Будто только этого и ждала.

– Где ты сейчас живешь?

– В Остии.

Это звучало для меня как Сингапур, Сидней, Гонолулу.

– А что ты делаешь в Остии?

– Летом работаю на пляже спасателем. Зимой как-то выкручиваюсь.

– И давно ты научилась плавать?

– Извини, Бруно, ты думаешь, что можно вот так, спустя столько времени, позвонить мне и лезть в мои дела?

– Даже спустя столько времени мы остаемся довольно близкими родственниками, возможно.

– А ты? Так и сидишь там, среди этих проклятых гор?

Валерия не сразу перестала быть мне сестрой. В первое время она иногда приезжала. Тогда она жила в Милане. Не показывалась ни на Рождество, ни летом, но каждый год 2 ноября появлялась у ворот кладбища.

В мини-юбке. Ажурные чулки, черные сапоги до колен на таких высоченных каблуках, что она шла на них как на ходулях. Пирсинг, прозрачная маечка, через которую виден лифчик. Густой макияж, голова с одной стороны выбрита, с другой волосы выкрашены в зеленый или розовый цвет. Я был шокирован, когда увидел ее. Как будто она уехала в царство волшебных превращений.

– Ты даже не представляешь, сколько жизни там, в большом мире, – сказала она однажды, стоя на стремянке и укладывая букетик калины на плиту рядом с улыбающимся маминым лицом и датами: 1954–1990. А я подумал: «Ну и что? Разве Сассайя – это не часть большого мира?»

Валерия работала в ночном клубе. Эпатажное заведение, «где все разрешено: косяки, секс втроем…» – и она загадочно улыбнулась. «А ты что там делаешь, в этом клубе?» Она слезла с лестницы, передвинула ее сантиметров на десять и затем, поднявшись к отцу с новой лампадкой и еще одним букетиком калины, сказала, подмигнув мне: «Отравленные коктейли».

Я учился в школе последний год, был единственным мальчиком среди пятнадцати девочек в классе, все отличницы. Но главным ботаником все-таки оставался я. Они все жили близко к школе и не тратили время, которое тратил я сначала на пригородный автобус, а потом на подъем по горной тропе. Однако, когда они возвращались домой, им было с кем поговорить, поспорить, посмотреть телепередачу. Я же тащился наверх в Сассайю с рюкзаком, нагруженным книгами, и там, дома, меня никто не ждал. Ни телевизора, ни радио не было. Абсолютное одиночество, пустота. Безграничная свобода, с которой я не знал что делать. Я бросал тяжелый учебник на стол – просто издать какой-то звук – и садился, читал и подчеркивал важное в тексте, чтобы не видеть, не вспоминать. Вторая мировая война, трагедия «Царь Эдип», сонеты Уго Фосколо… Что я мог знать о миланских клубах? О сексе втроем? Я жил как отшельник.

Мы разделили деньги, выплаченные нам в качестве компенсации, на два разных счета, две разные жизни. Объединял нас только День мертвых.

– Да, живу в нашем доме. Я позвонил тебе не для того, чтобы совать нос в твои дела, а чтобы восстановить отношения.

– Зачем?

– У меня есть девушка.

Вырвалось. Я не собирался этого говорить. Валерия рассмеялась. Хорошим смехом, от которого у меня сразу защемило сердце. Неожиданно веселым голосом она спросила:

– Да что ты! Женишься?

– Нет, не женюсь.

– А-а-а… – разочарованно протянула она.

– Ты еще не одета? С кем, черт возьми, ты так долго болтаешь? – Мужской голос снова ворвался в ту часть вселенной, где жила она – в Остии, что примерно в семистах километрах от Сассайи? Мне не терпелось проверить.

– Ни с кем, уже иду.

Я попытался представить себе лицо этого человека, ее партнера. В каком доме они живут? Курят ли они крэк, есть ли у них дети? Жизнь поистине безжалостна, если сумела превратить Лесную Ведьму в эту кочевницу, сменившую столько мест работы и городов.

Тот, кто не проверил надежность троса, сломал и наши души. Нет и никогда не будет способа починить их. Или будет?

– Валерия, ты там?

– Тут.

– Ты не возражаешь, если я буду звонить тебе иногда?

– Ты захотел семью? Из-за девушки? Может, она беременна?

– Нет. Так я еще позвоню?

– Мне пора, пока. – И прежде чем повесить трубку, тихо добавила: – Наверное, да.

18

Затерянная среди рисовых полей серая коробка. Неоновая вывеска, парящая над равниной. Лампа, притягивающая мотыльков; капкан среди закрытых фабрик, заброшенных домов, а дальше – край вселенной, ворота платной автомагистрали.

Вот она, наша Тартана. Бетонный параллелепипед, новый и уже старый. Земля обетованная, которую Эмилия еще издалека пожирала глазами, нетерпеливо ерзая на сиденье, пока мы встраивались в медленную процессию из фар на грунтовой дороге.

Сгорая от нетерпения, Эмилия тыкала пальцем в лобовое стекло, как будто хотела дотянуться до этой серой коробки. Я молчал, выражая полное безразличие. Припарковался на покрытой инеем траве рядом с десятком других машин, утонувших в нефти ночи. Чужестранец на этом поле, окутанном туманом и выхлопными газами. Какие-то подростки блевали в канаве, а ведь не было и половины десятого.

На Эмилию, надевшую свой лучший наряд, было больно смотреть: джинсовая мини-юбка и легинсы (колготки у синьоры Розы не продавались), открывающий живот короткий топик цвета морской волны, куртка и ботинки-амфибии.

– Вот бы мне туфли на каблуках! – посетовала она дома перед зеркалом. Но Фея-крестная не пришла, и Эмилия так и осталась Золушкой-замарашкой. Красная помада, блестки на глазах. Она тащила меня за руку – нескладного, дремучего принца-медведя: та же клетчатая фланелевая рубашка, те же вельветовые брюки, в которых я ходил за грибами.

Мы встали в хвост очереди. Сверкающие девочки, мальчики с непокорными челками, получившие от родителей тысячу наставлений и главный наказ – закруглиться к трем или четырем утра и не напиваться. Мы среди них инопланетяне. Но эти подростки нас не замечали. Как все взрослые, мы были для них прозрачны: воплощение того, кем они ни за какие коврижки не хотели бы стать! Я заметил, что воодушевления у Эмилии поубавилось. Как обычно, внезапно. Она мрачно и даже с ненавистью, разглядывала девчонок.

– Смотри, они все на каблуках, – шипела она то ли мне, то ли себе. – Ишь размалевались мамкиной косметикой!

Я поежился. Ее хриплый голос. Мрачный смех. Непонятная