Черное сердце - Сильвия Аваллоне

Это мы старые и неуместные. Мне вообще не хотелось заходить внутрь. И тут что-то произошло.

Внезапно Эмилия, потеряв терпение, схватила меня за руку и потащила вперед, к началу очереди. Раздались голоса протеста, которым она непринужденно ответила:

– Спокойно, дети! У нас приглашение. Я и мой друг – VIP-персоны.

Недовольство не сразу, но улеглось. И тут в толпе отчетливо раздался женский голос:

– Вот шалава!

Эмилия обернулась, как хищник. Мгновенно вычислила, кто это сказал. И улыбнулась какой-то странной улыбкой. Мне стало страшно – такое у Эмилии в этот момент было лицо, – и, наверное, страшно стало и той шестнадцатилетней девчонке, и ее подружкам, потому что они побледнели и отступили назад.

Эмилия спокойно подошла к ним. От ее болотных глаз веяло ледяным холодом. Отрезав блондинке путь, она схватила ее за шиворот, смачно плюнула в лицо и сказала громко, так, чтобы услышали остальные:

– Не смей. Отпилю чертовы каблуки. – Щелчок – сверкнуло лезвие перочинного ножа: откуда? – Или перережу глотку.

После этой сцены все уже было ясно как божий день. Как я не понял? Я должен был понять, что эта манера угрожать, эта отточенная жестокость были результатом особого, специфического обучения.

– Шалава – это ты мне? – прошипела Эмилия в лицо готовой разреветься девчонке. – Ты понимаешь, что это оскорбление? Или просто повторяешь, как дура набитая? – Эмилия толкнула ее. – Проучить бы тебя, идиотку.

Эмилия закрыла перочинный нож, убрала его в карман. Вернулась ко мне, затягиваясь сигаретой. Лицо ее было грозным и вместе с тем умиротворенным. Возможно, она думала, что Марта бы одобрила: «Молодец! Преподай-ка им урок феминизма!»

Уважение, девочки, уважение – прежде всего!

Я был ошарашен. Подавлен.

Нас тут же пропустили вперед. Толпа испуганных подростков расступилась и дала нам возможность пройти в железные двери. Дрожащими руками я заплатил за два билета, пока Эмилия торопливо докуривала сигарету, а потом бросила ее на землю и затушила ногой.

– Погорячилась, знаю.

Мы сидели на высоких стульях, уперев локти в стойку бара, и потягивали сильно разбавленный водой коктейль из пластиковых стаканчиков.

Эмилия, действительно, сожалела и была встревожена. Как мне вскоре предстоит узнать, тем, что эта выходка могла стать серьезным проколом. Представь, если бы они вызвали карабинеров! Представь, если бы те попросили мои документы, а блондинка написала бы на меня заявление!

Она пила, проводила рукой по лицу, вытирая пот.

Я не смотрел на нее.

– Просто нельзя говорить «шалава, шлюха» другой женщине. Да, мне моча в голову ударила. А все почему? Думаешь, стала бы женщина заниматься проституцией, если бы у нее был выбор? Я имею в виду… – Она почти кричала, чтобы пробиться сквозь оглушающе громкий тынц-тынц. – Конечно, может, есть женщины, которые хотят себя продавать. Но их меньшинство. Еще посмотреть надо, насколько он свободен, их выбор. Позволить какому-то типу – старому, уродливому, пузатому, а может, еще и грязному, вонючему, входить в твое тело? Забеременеть, потому что какой-то мудак пользуется тобой, как унитазом? Нет, «шлюха» другой женщине нельзя говорить.

– Откуда у тебя в кармане нож?

Я заставил себя повернуться, чтобы посмотреть на это лицо, эту маску.

– Он маленький, неопасный. Меня учили, что может пригодиться.

– Кто учил, твой отец?

Эмилия прикусила губу. Отпила коктейль из стакана.

– Мне очень жаль, правда. Я понимаю, это перебор. Устроила сцену… Я ведь занималась в актерской мастерской. Может, поэтому я была так убедительна, а? – Она попытался рассмеяться. – Слушай, Бруно, ты такой тошный, когда строишь из себя святошу.

Я чувствовал себя одиноким, катастрофически одиноким. На краю этого танцпола, набитого, как я и думал, прыщавыми, озабоченными, неопытными юнцами. Потеющими в струях синих, зеленых, оранжевых прожекторов. За пультом стареющий провинциальный диджей по имени Кевин разогревал толпу под крики «Руки вверх!», «Бокалы вверх!». Колонки выплевывали однообразный ритм, с натяжкой называемый музыкой. А рядом со мной была прекрасная незнакомка с ножом в кармане.

Тридцатилетняя хулиганка.

Даже в самые мрачные ночи моей жизни, даже когда, только что вернувшись из Турина, я ехал, лишившись всего, по этой равнине, через эти рисовые поля, а рядом со мной сидела Джизелла. Даже тогда я не чувствовал себя так хреново.

– Ну, я прошу у тебя прощения.

– Так и будем всю жизнь? Ты извиняешься, успокаиваешь меня, а потом выясняется, что ты ненормальная? Что ты слетела с катушек? Сначала ты родилась в Болонье, потом – в Пезаро, потом – в Риччоне? А я должен молчать, потому что ты еще не готова. Почему я должен тебе верить? Я что, круглый идиот?

Я резко встал. Эмилия попыталась меня остановить.

– Подожду на улице.

– Ну пожалуйста…

– Не волнуйся, я без тебя не уеду. Не торопись. Если встретишь хоть одного совершеннолетнего, можешь уединиться с ним в туалете, тебе ведь не впервой.

Мне было гадко, противно. Перед моей решимостью Эмилия отступила. Хватит, надо было закончить эту историю прямо там и тогда, пока на смену 2015-му не пришел 2016-й. Она использовала меня: отвези на дискотеку, уложи спать, развлеки в глухой деревне.

Я протянул номерок сухой гардеробщице, взял свою куртку грибника. Обернулся и не смог удержаться, взглядом отыскал ее на этом унылом подиуме, под этими вульгарными огнями, среди колышущейся толпы. Поднимает руки, как приказал диджей Кевин. Глаза закрыты. Волосы распущены. Голова откинута назад. Единственная взрослая, c голым пупком, в перепачканных грязью ботинках. В эйфории.

Я ждал ее на улице. Там было еще человек десять родителей. Две ритмично раскачивающиеся машины с запотевшими окнами. Группка металлистов, передающих друг другу косяк.

Сидя на капоте своего «сеата», я не чувствовал холода, ничего вообще не чувствовал. Просто ждал, как таксист, чтобы отвезти Эмилию домой. А потом – почему бы и нет? Собрать чемодан и поехать в Остию.

Валерия не потеряла бы самообладание. В те времена, когда она была Лесной Ведьмой, у нее в кармане лежал такой же перочинный ножичек, как у Эмилии. А может, это я погорячился? Шалава – гнусное, мерзкое слово. Я хочу оправдать Эмилию? Валерия никогда никому не угрожала.

На равнине не было видно ни луны, ни звезд, ни гор. Я снова стал сиротой, как до ее приезда, к тому же меня тяготило что-то, чему не было названия. Я чувствовал это вместе с гневом, обидой, разочарованием. Кто-то считает, что любовь – самое прекрасное в жизни. Мне же досталась болезнь, которая подтачивала корни, изменяла личность, уничтожала ее.

Полночь с грохотом вырвалась из бетонного параллелепипеда. Диджей Кевин благословил новый год: «Добро пожаловать, 2016-й!» Будущее только начиналось, а я чувствовал, что