Черное сердце - Сильвия Аваллоне

его с собой. Задрав рукава куртки и свитера, она полоснула ножом по запястью. Боль успокаивала, как таблетка снотворного под языком. Собрала разбросанные вещи. Натянула капюшон куртки на голову.

Остановки через три-четыре в автобус стали заходить люди. Они смотрели на Эмилию и тут же отворачивались. Садились подальше от нее: никто не хочет видеть рядом зло – боятся, что оно заразно. Джинсы Эмилии на коленях испачканы кровью, один рукав куртки тоже. Они могут вызвать карабинеров, подумала Эмилия. Хотя что она теряла?

5264 дня: вытерпеть все ради будущего, которого не существовало. Вернее, существовало, но не хотело ее. Он только что ее выгнал.

Убирайся из Сассайи!

Сможет ли она забыть мое лицо, перекошенное от ненависти и отвращения, когда я кричал ей это?

А ведь она любила меня.

На железнодорожный вокзал автобус прибыл в 19:20. Эмилия пошла смотреть расписание – в грязной одежде, с большой сумкой, взгляд потерянный, но острый. Два ближайших поезда: Турин и Милан. Тот, что на Милан, отходил через четверть часа со второй платформы. Эмилия взяла в автомате билет. Потом пошла в бар и купила последний черствый бутерброд и банку пива. Еще пачку сигарет. На этом деньги закончились.

Дожевывая бутерброд, Эмилия потащилась на вторую платформу. Покурила в компании марокканцев и каких-то девушек в мини-юбках – последних, как кость каракатицы, ископаемых на Земле, на этой платформе; она снова была среди своих. Поезд остановился прямо перед ней. Длинная, покрытая граффити змея, ползущая сквозь туман. Вереница ярких окон, сулящих не иллюзии, а побег. Усталая электричка с грязными туалетами и мутными стеклами. Эмилия прошла пару вагонов, плюхнулась на сиденье.

И тут позвонила Марта.

Возьмем все хорошее и от этого оттолкнемся… черта с два.

Эмилия услышала теплую волну ее голоса у своего уха и сказала:

– Если бы меня спросили сейчас, вот прямо сейчас, ты хочешь вернуться? В тюрьму для малолеток. С охраной, с безумной Фрау Директорин, с подъемом в семь, с завтраками, которые надо еще разнести, с огромными ключами, которые скрежещут так, что выворачивают душу. Столовая, туалет, куда мы уходили заниматься в три часа ночи, чтобы не разбудить остальных, помнишь? Решетки эти. Вентури, которая нас бесила, но в итоге нам помогла. И два раза в неделю Рита с ее начесом. Пандольфи, благодаря которой мы смогли окончить университет. Два часа прогулки, волейбол, драки, даже Мириам, которая покончила с собой. Я бы не задумываясь ответила: да, да, да!

– Черт возьми, что случилось?

Эмилия с силой ударилась головой об оконное стекло.

В этом вагоне второго класса никто и бровью не повел.

Марокканцы и проститутки все понимали.

– На хрена мне такая свобода?

– Да что случилось, черт возьми, Эмили?

– Свобода причинять себе боль? Причинять боль другим? Спасибо, мне она не нужна.

– Эмилия, ты скажешь, наконец, что произошло?

– А то. Сукин сын нарыл про меня в интернете.

Тишина в трубке.

– Не знаю, как он смог. Я даже фамилию свою ему не сказала. Мог бы так не торопиться.

– Ты где сейчас?

– В поезде, еду к тебе.

– Во сколько приезжаешь?

– Не знаю, я не смотрела.

– Скажи мне, откуда ты выехала и во сколько, я сама посмотрю.

Эмилия уставилась на свое отражение в окне. В это время нормальные семьи собираются дома и ужинают, пары занимаются любовью, друзья душевно болтают в баре. Но это прекрасные жизни других, они происходят на другой планете. На этой же, где проезжал поезд, все было черным и пустым. Снаружи ничего не видно. Только внутри. А внутри она, растрепанная и грязная. Порченая. Возьмем все хорошее… Даже Рита ее обманула.

– Приедешь в Милан в девять ноль три. Я тебя встречу. Давай, приведи себя в порядок. Если пойдем куда-нибудь ужинать, не хочу, чтобы все видели, что ты шпана тюремная.

И они нервно расхохотались.

Из-за занавески, скрытый темнотой спальни, я смотрел, как уходила Эмилия. Потом спустился на кухню, налил в кастрюлю воды и, ожидая, пока она закипит, накрыл на стол.

Я не гордился собой, не чувствовал себя правым, просто не мог поверить и превратился в безмолвную глыбу гнева, это факт. Пока я ждал Эмилию из церкви, у меня все валилось из рук – я плакал, комкал статью, выбегал на улицу, сто раз обходил Сассайю и не мог остановиться, подумать, вздохнуть. В голове снова и снова прокручивались те же воспоминания.

В 1991 году я вошел в зал суда, чтобы дать показания, и сразу стал искать их глазами, но они не удостоили меня взглядом. Они поправляли очки, закатывали манжеты, читали документы: они выглядели такими занятыми. Они не имели ни малейшего представления, что значит отнять жизнь, разрушить ее, опустошить до полного бесплодия. Однако они сделали это.

Тот малыш в кабине, он умер в объятиях бабушки. Это удалось установить по расположению фрагментов костей. Родители, пережившие своего ребенка, сидели неподалеку от нас с Валерией, сжимая в руках плюшевого зайца.

По нашим лицам, по небрежной одежде, по опухшим от слез глазам, по тому, как мы не хотели жить, было понятно: в этом зале все мертвы. Все, кроме них: виновных. Эти слушали наши рассказы с плохо скрываемым раздражением, отвлекаясь, поправляя и без того идеально уложенные волосы. Эти держались за жизнь, свою собственную. Хотели, чтобы наказание было минимальным. И плевать, что девять человек погибли, а другие были живы лишь внешне. Кто-то сэкономил. Обслуживание фуникулера требовало немалых расходов. Мои родители погибли в сорок лет потому, что кто-то хотел сэкономить. Валерия чуть не пополнила ряды наркоманов, а я добровольно запер себя среди скал – и все из-за экономии. Но никто из нас, включая белокурого малыша по имени Томас, не сделал ничего плохого.

Я смотрел, как Эмилия прячет ключи под коврик, как убегает с огромной сумкой и фонариком в дрожащей руке. И чувствовал ненависть.

Расправив скатерть, я поставил один стакан, положил одну тарелку, одну салфетку, одну вилку и чувствовал, как ненависть нарастает во мне вместе с обидой.

Родственники жертв почти никогда не фигурируют в криминальной хронике. Их боль никто не хочет замечать. Мы не так интересны, как преступники, и слишком живы, чтобы нас канонизировать. Мы обречены прозябать на краю пропасти, в том самом мире, где убийцы продолжают ходить, дышать, смотреть телевизор, быть может, даже смеяться, шутить и заниматься любовью.

Мы не отказались от денег: дядя настоял. Девушка и мальчик, у которых вся жизнь впереди. «Они пригодятся вам – платить за университет, оплачивать счета, покупать продукты.