Черное сердце - Сильвия Аваллоне

разделась и села на унитаз. Отодвинула занавеску, посмотрела в окно, но не увидела ни гор, ни луны, ни звезд.

Марта вошла как раз в тот момент, когда голая Эмилия встала с унитаза. Они смущенно переглянулись: стали слишком взрослыми, чтобы писать вместе. В Болонье такой неловкости они не испытывали.

Марта заметила порезы, старые и свежие, на коже Эмилии. Она ничего не сказала, но достала из шкафчика дезинфицирующее средство и поставила на виду. И Эмилия вдруг поняла, что время существует, оно делает свое дело и все портит.

Эмилия забралась в душ. Марта в одних трусах опустилась на пол рядом. Они молчали, разделенные стеклом и прошедшими годами. Намыливаясь мочалкой, Эмилия вдруг сказала:

– Ты, наверное, много зарабатываешь, раз у тебя такой дом.

– Мы же так себе ее представляли? Свободу.

Эмилия поняла, что Марта вздохнула. Чтобы слушать молчание подруги, она не стала снова включать воду в душе.

– Иногда я думаю, что хотела бы иметь дочь, хотела бы платить за ее уроки фортепьяно, – сказала Марта своим новым голосом, тем самым, которым говорила с тунисцем на вокзале. – Водить на синхронное плавание, гимнастику, в театральный кружок. Только не на волейбол – нет, ни за что. Если бы у меня была дочь, деньги имели бы смысл. Она выступала бы на концерте, а я любовалась бы ею. Мальчик, кстати, тоже неплохо. Я сидела бы в зале и с гордостью смотрела бы на ребенка, которым я не была. В десять лет я знала все об онанизме, минете, анальном сексе. А она занималась бы пением, играла бы на пианино. Блистала. И я через нее.

Эмилия снова включила воду. Почти кипяток. Подставила голову под горячие струи и закрыла глаза. Она не заплакала, когда я швырнул ей в лицо тот листок. А сейчас, под прикрытием воды, могла себе позволить.

– Гнилая тема, – сказала она, выходя из душа.

Марта протянула ей большое полотенце.

– Не думаю, что у меня будут дети, не волнуйся. Не собираюсь никому навязывать отца.

Эмилия хотела сказать, что отцы бывают разные, что есть и замечательные. Но с ее стороны это прозвучало бы нескромно.

А еще она хотела бы сказать, что занималась балетом, музыкой, плаванием, но из этого не вышло ничего, ровным счетом ничего, чем могли бы гордиться ее родители.

Прошлое не имело значения. Они снова были вместе. Сидели на коврике на полу в ванной и смотрели друг на друга. С мокрых волос Эмилии капала вода.

– Когда я поняла, что влюбилась в Бруно, я спросила себя: что, если я забеременею? Что, если мы будем вместе и он захочет ребенка? Что я ему скажу? Что ребенок не заслуживает моего наказания? – Меж ресниц Эмилии блеснула слеза, повисшая, как роса на траве. – Отцу пришлось за меня платить, а он вообще ни при чем.

Марта взяла руки Эмилии в свои, крепко сжала их и покачала головой.

– Моя история на мне и закончится, – твердо сказала Эмилия.

23

ВСассайю вернулась тишина. Густая, как окутавшие ее облака. Я возобновил уединенные прогулки по зимнему лесу и теперь возвращался домой. Было темно, наверное, часов пять. Сколько дней прошло? Три или четыре, но мне казалось, что прошли годы. Я шел по узким улочкам мимо пустых домов, неожиданно для себя остановился у мойки и посветил фонариком.

Я увидел ее там. Очень отчетливо. Ее рвало.

Она умыла лицо, выпрямилась и посмотрела на меня.

Я снова услышал ее вопрос: «Придешь сегодня, чтобы я уснула?»

Тогда я поспешил домой, бежал так быстро, как только мог, и заперся на ключ.

После ужина я услышал стук в дверь. Это мог быть только один человек, но я все равно вздрогнул. Отложил тарелку, которую мыл, и пошел открывать.

– Что случилось? – Базилио прошел, не снимая куртки.

Я повернулся к нему спиной и продолжил намыливать тарелку. Базилио отодвинул стул и сел.

– Хочешь кофе?

– Я хочу знать, где Эмилия.

– Не знаю. – Я выключил кран, положил несколько раз вымытую тарелку, подошел к столу и сел напротив Базилио. – Но я видел, как она уходила.

– Почему?

– Потому что я знаю, кто она. И не хочу иметь с ней ничего общего.

– Она сама тебе рассказала?

– Нет. Патриция Рочеллати.

Базилио ударил кулаком по столу – никогда бы не подумал, что он так может.

– Ревнивая ведьма!

Стол был пустой, мы положили на него руки.

– Ты знал! – В моем голосе сквозила обида. – Только я, дурак, ни о чем не догадывался.

Базилио снял очки, убрал их в карман пиджака и протер глаза.

– Иоле, я думаю, из-за этого и умерла: инсульт. Она все никак не могла поверить, очень любила эту племянницу. Иоле говорила об этом только со мной, новости сюда не дошли. Они, конечно, дальние родственники, да и не приезжали к ней уже несколько лет, с тех пор как заболела ее мать. Никто ни в Сассайе, ни в Альме не сложил два плюс два. Хотя у нас и телевидения тут нет.

– Она всегда отрицала, что знает Иоле.

– Она не хотела тебя огорчать.

– Да ладно!

– Я же видел, как она бежала к тебе из церкви. А как она говорила о тебе… Не знаю, влюблялся ли я когда-нибудь, не помню, но в других это чувство замечаю.

– Я был не тот, кто ей нужен.

– Был или есть?

– Оставь меня в покое. – Я выразительно посмотрел на Базилио.

– Пойми, у нее внутри ад. И никто никогда ее от него не избавит. Но она влюбилась, несмотря ни на что. – Базилио встал. – Несмотря ни на что, вы сделали это место живым. Кто ты такой, чтобы осуждать ее? Она уже осуждена, Бруно, приговорена, она отбыла свой срок. – Он снова надел очки. – Во всех нас живет больше одного человека.

Я остался сидеть.

– Я не могу.

– Я не говорю, что это легко. Я просто хочу сказать, что вы были счастливы.

– Как можно планировать жизнь с таким человеком? Жениться, родить детей?

– Эмилия – не «такой человек».

– Хорошо. Но все равно: как?

Базилио направился к двери.

– И когда ты стал таким? Жить как все: брак, дети? Когда ты решил, что надо жить как все? – Базилио постоял на пороге, а потом добавил: – Жаль, что «Страшный суд» в Альме останется незавершенным: без Эмилии я работать не буду.

Дверь за Базилио закрылась, я опустил голову и обхватил ее руками; у меня снова отросла борода. Одиночество вернулось, как сорняк, как назойливая муха. Я