Сторож брата. Том 1 - Максим Карлович Кантор

— Обрести свою судьбу!

— Первородство — наше по праву!

Голос Грищенко лился из громкоговорителей, подбадривая толпу. Поднять, расшевелить, раскачать! Баритон Грищенко вальяжно растекался над Майданом, и ему вторил прогрессивный тенор Зыкова и ехидный фальцет социолога Цепеша.

И толпа ревела:

— Кто не скачет, тот москаль! Даешь Европу!

И московские интеллектуалы, рискуя свободой, звали к тому же:

— За честные выборы! Долой тирана!

Так кричали всегда, освобождаясь от царя, от коммунистов, от русской толпы. О, только дайте быть европейцами! Даешь Европу! В сущности, так говорил и Петр Первый, и Горбачев.

— О русском народе скорбеть удобно, когда живешь в Оксфорде, — говорил старший брат, — и осуждать петровский выбор России — удобно. Ах, народ обидели. Не прислушались. Заставляют быть европейцами. Зачем тебе там, в Британии, петровская реформа? Зачем тебе Горбачев? Это нам здесь они нужны. Народ? Вот, погляди в окно! — И Роман Кириллович показывал за оконное стекло.

Мимо заведения «У Марио» тянулись ко входу в метро унылые люди с лицами, лишенными отпечатков высшего образования.

— Мы живем с ними вместе, в одной стране. Но разве мы — один народ? Они не хотят идти в Европу, ты прав. Ты знаешь, какой процент алкоголиков, насильников, воров и убийц в России? Ты знаешь, что народ спивается и вымирает? Ты хочешь, чтобы мы (фрондеры, как ты выражаешься) служили не принцам капитала — а народу-уголовнику, который выбрал офицера госбезопасности?

— Я хочу, чтобы наши знания не превратили нас в секретарей при корпорациях. Потому что однажды эти корпорации прикажут нам написать докладную записку, почему народ надо пустить на пушечное мясо.

— Ты, кажется, считаешь себя моральным человеком. Ты, эгоист, считаешь себя вправе судить? Ты уверен, что в твоем прошлом нет грязи и греха?

Разговор становился все грубее и непристойнее, а когда доходило до помощи родителям и пакетов картошки, то и вовсе делался непереносим.

В такую минуту Роман Кириллович и сказал младшему брату: «Когда я умру, на мои похороны прошу не приходить».

С тех пор прошло более десяти лет. И боль жила в обоих братьях.

И Марк Рихтер лежал без сна рядом со своей худой женой и думал о брате, о матери и ее словах «вы мои два крыла», об отце, который воспитал их обоих, о деревянных крестах на Востряковском кладбище. Марк Рихтер постоянно видел перед собой лицо брата, и ничего кроме стыда не чувствовал. Вспоминал, как Ромка спасал его, мальчишку, от дворовой шпаны. Вспоминал, как старший брат идет сквозь гримасничающую шпану, чтобы отбить младшего, протягивает руку, чтобы вывести младшего брата из плотного кольца обидчиков.

— Он всегда спасал меня, всегда.

— А ты прощения у брата попроси, — сказала Мария.

— Как это: прощения?

— А вот так. Просто.

— За что прощения?

— Разве просят за что-то? Просят потому, что не могут не просить. Как хлеба просят, когда голоден. Ты молитву помнишь? Любовь — это и есть хлеб насущный. Подойди к нему, скажи: прости меня, Рома. И на колени встань перед старшим братом.

— Как это — на колени?

— Ну, как в храме Божьем на колени становятся. Так вот и ты встань. Он твой старший брат. Он тебя в детский сад водил. Он тебе попу вытирал, когда с горшка снимал. Он тебе книги читал. Ты разве можешь быть умнее его? Разве ты можешь быть прав? Конечно, надо на колени встать.

Наталия же Мамонова, когда Марк Рихтер поделился с ней своей болью, заметила: «Ничего не поправишь, и думать об этом не стоит. У тебя свой путь, у него свой. Кто что выбрал. И почему ты должен переживать за свой интернациональный успех и славу?»

Мудрее же всех высказался Феликс Клапан, раскинувшись на отельной постели:

— Ну и дурни же эти твои Рихтеры. Что ссориться по пустякам. Буря в стакане кефира.

Однако, если ссора братьев и была, по выражению акварелиста, бурей в стакане кефира, следствие, возбужденное против Романа Кирилловича, уже бурей в стакане кефира не назовешь.

Глава 9

Славянофилы и западники путинского разлива

Встретился Роману Кирилловичу в его перемещениях по необъятной Москве человек, внимательный к российским вечным вопросам и, судя по всему, обладавший силой на их разрешение. Происходят такие встречи будто бы непредсказуемо, хотя очень даже спланированно с точки зрения общего сценария жизни. Роман Кириллович теперь посещал богатые московские рестораны: новая должность открыла двери в такие заведения, о наличии которых ученый и не подозревал.

Дело было в ресторане «Порфир», куда Романа Кирилловича привела пестрая компания сотрудников музея современного искусства. Оформление выдержано в стиле Александра Македонского, то есть в стиле эллинизма, о чем Роман Кириллович и сообщил своему окружению. Но слово «эллинизм» мало что говорило служителям авангарда.

Зато господин за соседним столиком, крупный такой человек, с большим животом, необъятными плечами и большой головой, на профессора обратил внимание.

— Эллинизм, говорите? Империя?

— Империя, — подтвердил Роман Кириллович.

— То есть жулик Марио, — так, судя по всему, звали ресторатора, — налепил тут фальшивых колонн, а вышла у него империя Македонского? Ну-у-у. Поди-ка сюда, Марио.

Прибежал загримированный под итальянца еврейский бойкий юноша.

— Ты про Македонского слышал что-нибудь, Мишаня? — спросил крупный человек.

— Отдыхали в Македонии в прошлом году, — отрапортовал ресторатор Миша Шойхет, смущаясь тем, что его сицилийское происхождение скомпрометировано, — там кухня примитивная.

— Пошел вон, — сказал крупный господин. — Еще пару бутылок пришли. Прохвост этот Мишка. Имперский стиль, значит.

— Видимо, пришло время империй, — сказал Роман Кириллович.

— Ну-у-у. Империя — это, по-вашему, хорошо? Или — так себе?

И было в этом крупном господине нечто такое спокойное, положительное, что Роман Кириллович сразу почувствовал, что империя — это совсем даже неплохо. И еще: старый ученый понял, что нашел настоящего собеседника.

— Империя, — доверительно сказал ученый, — это и не плохо, и не хорошо. Это просто объединение Востока и Запада. Это разрешение спора славянофилов и западников.

— Вы мне объясните, я историей интересуюсь, — благосклонно кивнул ученому крупный человек. И добавил, обращаясь к Марио: — Вино принес? Молодец.

По тому, как прочие участники застолья и посетители ресторана глядели на крупного господина, Роман Кириллович догадался, что перед ним лицо крайне значительное.

Роман Кириллович попытался определить по выражению лица своих коллег, кто именно перед ним сидит — выдающийся деятель Фронды, принц заокеанских офшоров или местный владетельный феодал. Однако окружение Романа Кирилловича, заметив крупного господина, глаз от тарелок не поднимало, смех за столом сам собой стих. Раз в глаза не смотрят, значит, этот толстый господин — из Кремля, подумал Роман Кириллович.

Между тем вокруг собеседников словно бы расчистили пространство. Коллеги Романа Кирилловича отодвинулись, не мешая беседе. В оправдание