Холодные сумерки - Валерий Георгиевич Шарапов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Участковый помотал головой.
– Нет, товарищ майор. И звоночков таких не поступало, чтобы кто-то чужой. Я ведь первым делом, как на улицы вышел, со всеми бабками передружился, а бабки-то – они такое всегда замечают. Но если ночью, то, конечно, сложнее. Я могу поспрашивать, и тогда…
– Не нужно, – оборвал его Дмитрий. – Я сам. Ты только наводку дай, кто часто вечерами гуляет. Собачники там или просто так. Лучше просто так. Собачники только других собачников видят.
Сержант задумался.
– Ленка Свиридова, ну, эта по аморалке, но могла что-то и заметить. Потом Кирилл Евстигнеев, знаю, потому что посматриваю, – вышел он недавно, но вроде бы перековался и в новых грехах не замечен. Еще…
Записывая имена и фамилии всех этих людей в блокнот, Дмитрий все больше тосковал. Маньяка по природе его деятельности не могло не быть в таком списке, если участковый знал, о чем говорит, а он знал. Не невидимка же…
– О! – воскликнул сержант. – А Сергей Александрович! Он и погулять любит, и на природу выехать. Порой встречаю, общаемся… да вы его знаете, товарищ майор, Шабалин, эксперт. С ним обязательно поговорите. Он-то людей замечает. Порой такие характеристики выдает, диву даешься.
«Да?»
– Знаю, – согласился Дмитрий, улыбаясь. – Поговорю. Ну, спасибо тебе, сержант. Порадовал.
«Знал бы ты, насколько. О-очень любопытно. И что теперь с этим делать?»
Что делать – было понятно: плотно заняться Шабалиным, чтобы или развить версии, или исключить его из них. Оставался вопрос как. Потому что если… если он и правда в центре этой картины, то спугнуть его нельзя. Значит, ни слежки – впрочем, на нее в любом случае никто не даст санкцию на основании таких, с позволения сказать, улик, – ни опросов соседей… А что тогда?
На этот вопрос Дмитрий пытался ответить всю дорогу до управления и так и не ответил. А все, что приходило на ум, так или иначе решалось через Ольгу. С которой надо было начинать говорить. Нормально.
II. Больница
В приемном отделении больницы на кушетке, стоявшей в просторном тамбуре, сидела женщина и выражала мимикой и жестами, что ей плохо, очень плохо, совсем плохо, что врачи – коновалы, а она сейчас отойдет в лучший из миров. Дмитрий знал такой типаж людей – томный взгляд умирающего лебедя, картинные жесты, склонность мгновенно срываться на крик, а то и на визг.
Опасливо обойдя ее по широкой дуге, Дмитрий постучал в окошечко регистратуры, где выяснилось, что профессора-бродягу определили в кардиологию, потому что наблюдались данные к предынфарктному состоянию. Миновав лестницы, суровых санитарок и скучающих пациентов, Дмитрий обнаружил профессора мирно спящим в третьей палате. Вымытый, подстриженный и одетый в больничную пижаму, бродяга в самом деле походил на доктора наук.
– Евстахий Аристархович, – мягко потормошил его Дмитрий. – Добрый день.
Бомж-профессор проснулся, просиял беззубой улыбкой и принялся вещать. Его не надо было спрашивать, Евстахий Аристархович говорил сам. Он вещал о том, как, будучи юным, упрямым и целеустремленным, забирался все выше и выше на научные вершины, преодолевая зависть коллег, собственные страхи. Как женился на собственной студентке, свежей двадцатилетней деревенщине. Девочка из деревни быстро освоилась в городе и с присущей ей практичностью потребовала переписать квартиру на нее. А потом, незаметно для себя, Евстахий Аристархович оказался в промышленной зоне Дальприбора. Без паспорта, денег, квартиры и почему-то без работы. Самым простым решением показалось запить. И он запил. Так, как это умела делать только русская интеллигенция, – без пощады к себе, пропивая последнее. В редкие проблески сознания Евстахий работал на чужих огородах, помогал с ремонтом дачных домиков, мыл полы в местной аптеке, любовался заброшенной кирхой.
– Удивительно красивое место, Дмитрий Владимирович. Неоготика, устрашающе величественные башни, высокие и узкие. Остатки витражей. Особенно впечатляет изображение Девы Марии с алой розой на груди. Шипы впились в белую шею и по ризам стекает кровь. Когда я глядел на нее, казалось, смогу снова взлететь. Не смог.
Дмитрий только кивал, слушая. Все это расследование напоминало жизнь Евстахия – взлет и провал, суета сует, которая грозила закончиться госпиталем.
Но рассказ доктора наук навел Дмитрия на мысли. Почему-то никто не думал о серийных убийцах с бытовой точки зрения. Человек сходил на работу, поработал, устал, но пошел не домой, откисать в ванне, а кого-то убивать. В темное, страдающее Средневековье такое назвали бы одержимостью. Сейчас называли манией, но суть оставалась та же. Болезненное психическое состояние с сосредоточением сознания и чувства на какой-нибудь одной идее, с резкими переходами от возбуждения к подавленности. Судя по всему, на данный момент убийца был возбужден и подавленности в обозримом будущем не предвиделось. Страсть и безумие, полное и всеобъемлющее подчинение разума человека чему-то, какой-либо мысли или желанию, покорность своему внутреннему демону. Который, подлец этакий, нашептывает, подталкивает, придает сил. И наплевать, что демон – это ты сам.
«Вероятно, я тоже одержим. Маньяк для маньяка».
Мания могла быть генетической, вызванной анатомическими изменениями лобной доли мозга, травматическими переживаниями, стрессом, разочарованием или воспитанием в патологической среде. Трудно точно определить, что спровоцировало навязчивое поведение. На его создание могли влиять сразу несколько факторов. Неврологические изменения могли активироваться, когда убийцу поместили в неподходящую среду, он оказался более восприимчив к внушению и менее устойчив к психическому стрессу. Скрытые обиды и проблемы негативно сказывались на его психическом состоянии, не позволяли наслаждаться настоящим моментом, но заставили жить прошлым.
«Есть некоторые вещи, которые просто необходимо принять».
Например, рассказ доктора наук о машине, виденной на Дальприборе, которую тот рассмотрел хоть и не очень хорошо, но теперь, когда алкогольный делирий[6] отступил, смог описать не в терминах адских колесниц. И по описанию транспорт поразительно и подозрительно походил на шабалинский.
Распрощавшись с расчувствовавшимся Аристархом, Дмитрий вышел на улицу. Лето после прохладных, унылых коридоров больницы ошеломило его яркой листвой, удушливым жаром нагретого асфальта и пониманием – необходимо звонить в Уссурийск, не откладывая.
III. Уссурийск и банщик
В уссурийское отделение милиции Дмитрий звонил уже из дома. Меньше лишних ушей, и к тому же – после всех разъездов, после больницы – уже наступил вечер. Звонить, впрочем, оказалось не так удобно, как казалось до возвращения домой: Ксюша явно решила, что телефонный провод – это такая интересная кошачья игрушка, созданная специально для того, чтобы на нее охотиться. Поэтому первое, что услышали на том конце телефонного провода, было:
– Не грызи его! Электричество невкусное!
– Следственный отдел УМВД, капитан Мерзяев слушает, – несколько неуверенно ответили из Уссурийска. – Кого не грызть?..
– Провод, – вздохнул Дмитрий, понимая, что разговор начался не с того, с чего следовало бы начать. – Простите, я тут с кошкой… Майор юстиции Меркулов беспокоит, Владивосток. Есть пара вопросов…
– Вы когтеточку ей купите, – посоветовал капитан. – И мышь на веревочке. А еще лучше собрать самоходную машинку на батарейках и в мех обмотать. Запускаешь, и с гарантией свободен: или играть начнет, или испугается так, что час под диваном просидит. А какие еще вопросы? Вы спрашивайте, товарищ майор, у меня этих кошек три штуки – одна своя и две по жене достались. Не выкидывать же было, правильно?
– Правильно, – согласился Дмитрий, чувствуя, как его затягивает в кошачьи проблемы. – Скажите, а фамилия Шабалины вам о чем-нибудь говорит? Только не в контексте кошек!
По документам Шабалин приехал во Владивосток именно из Уссурийска, и если какие-то концы были, они должны были найтись именно там. Или не найтись.
«По документам. Это насколько же я ничего не знаю об эксперте, с которым работаю годами и который обожает поговорить?..»
– Шабалины, Шабалины… – протянул капитан. – А ведь что-то такое в голове крутится. Минутку…
Дмитрий терпеливо ждал и надеялся, что тут информацию на десять делить не придется, как по Ольге. Нужна была конкретика, и чем больше, тем лучше. Без конкретики он так и продолжил бы топтаться на месте, надеясь, что маньяк ошибется.
– Вспомнил. – Радость в голосе капитана
