Сократ - Йозеф Томан

- Похитил собственную жену!

Кучка любопытных и шутников, следовавших за Алкивиадом, разрасталась с каждым шагом.

- Молодец Алкивиад!

- Отлично, Алкивиад!

- Вот поступок настоящего мужчины!

Поняв, что сопротивление бесполезно, Гиппарета обхватила мужа за шею, а он на бегу целовал ее до самого дома.

Афины ликовали! Афины смеялись! Афинам представился редкостный спектакль!

Весть о похищении Гиппареты летела по городу. Долетела она и до Сократа, все еще сидевшего с Критием под платаном. Сократ хохотал так, что едва мог связно выговорить:

- Вот так выходка! Ну и выходка, ах ты шалопай эдакий! Какие там суды! Иди ты в болото, архонт! И ты, Гиппарета! Ты любишь меня, я люблю тебя выкраду, как жених невесту, и будем мы снова как молодожены!

- Да, шутка неплохая. Есть чему смеяться, - сказал Критий. - А нет ли тут, дорогой Сократ, еще одной причины для смеха?

- Глядите-ка! - не успокаивался Сократ. - Хочешь мне, повивальной бабке, помочь родить? Уже перенял от меня это искусство?

- Я перенял побольше, чем это. Однако испытывать на тебе свое повивальное искусство я бы не осмелился. Но, как кровный родственник Алкивиада, я рад и думаю, что и ты, его друг, радуешься его ловкости и сообразительности. А то ведь еще немного - и он из-за разлада в семье потерял бы популярность среди порядочных афинян. Сегодня же, утащив Гиппарету из зала суда, он завоевал сердца многих. С его стороны это был отлично рассчитанный ход перед выборами.

Сократ слушал, задумавшись, и задумчиво произнес:

- Я и радуюсь.

- Тем более он сделал это на виду у всех. - Критий подсластил свою кислоту. - Мы-то знаем, как оно бывает. Ведь за каждый удачный шаг Алкивиада люди хвалят тебя, его учителя.

- Но тем самым ты хочешь сказать, что за каждый его неудачный шаг они же меня бранят, - сказал Сократ.

- С чего бы им тебя бранить? Алкивиад слушает тебя с благоговением: твое слово и его дело - едины. Это он показал недавно. Ты осуждаешь аристократов за то, что они презирают бедняков; Алкивиад же, наш будущий стратег, желая доказать, что твое мнение, противное аристократам, он усвоил полностью, что ему чуждо присловье аристократов "бедность дурно пахнет", накрыл богатые столы и впустил к себе в дом всех голодных, нищих, сирот павших воинов и тех, кто неспособен трудиться из-за недугов, безруких и одноногих... И сам пировал, пел с ними, ничуть не смущаясь тем, что люди эти не мыты и не натерты благовонными притираниями. Одним словом, он отлично умеет добиваться благосклонности народа.

Сократ устремил на Крития взгляд своих больших глаз:

- Я непонятлив, милый Критий. Скажи мне, ты хвалишь Алкивиада или поносишь его?

За оградой кто-то приглушенно засмеялся. Критий вздрогнул; но больше ничто не нарушало тишины, и он успокоился. А за оградой сидел Симон, записывал высказывания Сократа - он часто так делал.

С хорошо разыгранным восхищением Критий ответил:

- Можно ли поносить Алкивиада? Этот необыкновенный человек способен привлечь к себе кого угодно, прямо-таки очаровать... - И льстиво добавил: Так же как и ты, Сократ. Злой человек счел бы, что Алкивиада следует предать суду гелиэи за его необузданные выходки, - тебе не кажется? Но ведь ни ты, ни я - не злые люди. Ты выбираешь самые мягкие выражения, говоря о его своеволии, ты находишь все это просто проявлением его непосредственности, а люди, часто слушающие тебя, привыкли перенимать твою точку зрения. Однако, боюсь, то, что к лицу юноше, не подобает мужу и стратегу.

Сократ воздел руки:

- Клянусь Герой, я разделяю с тобой это опасение, мой милый! Боюсь - не избрали бы Алкивиада стратегом слишком рано... Ты говоришь - муж. Да, ему тридцать один год. Но в нем столько еще милой детскости и наивной игривости... Взгляни на него - увидишь лицо, сияющее счастьем и любовью...

Критий до крови закусил губу.

- Почему ты смотришь на меня так пристально, Сократ?

Тот снова поднял руки и дал им опуститься на стол:

- Думаю об Алкивиаде - вот и смотрю на тебя, который о нем говорит.

- И видишь, что мое лицо не сияет счастьем и любовью, - вызывающе сказал Критий. - Кивни же, кивни! Не бойся меня. Скажи правду! Я отталкиваю всех... Даже этот молокосос Эвтидем меня не любит. Ни из приличия, ни из вежливости не обнаруживает ко мне расположения - ни в какую! Нет в Афинах никого, кто любил бы меня, когда рядом ослепительный Алкивиад...

В эту минуту Сократ понял, как чужд ему, как далек от него этот человек, горький словно полынь.

- Этого нам не изменить, милый Критий. Это дело натуры... Людям всегда больше нравится лицо, озаренное любовью и приветливостью...

- Чем то, на котором написаны ненависть и угрюмость...

- Зачем такие резкие слова?

- Они - сестры тех, что сказал ты.

Сократ подумал: эта ненависть теперь и ко мне... Нет, не только теперь. Давно уже. И стало ему неприятно быть рядом с человеком, у которого ненависть уже не только в сердце, но и на устах.

- Мы забываем пить, - сказал он, наполняя обе чаши; потом мягко обратился к собеседнику: - Видишь ли, Критий... Я ведь учил вас обоих одинаково...

- Нет! - вырвалось у Крития. - Его - больше!

- Он сам большему научился у меня. Быть может, и тому, как привлекать к себе людей. - Сократ пригубил вино, слегка причмокнул. - В сущности, сегодня мы все время говорим об Эроте: о любви человека к человеку, к женщине, к любимцу. Кстати, отнюдь не все Афины любят Алкивиада, это преувеличение. Гнев овладевал Сократом. - Достаточно наберется таких, кому он противен до глубины души. Но он, невзирая на это, ни на кого не давит; ты же, Критий, видишь, что Эвтидем тебя отвергает, но пользуешься всяким случаем потереться об него, как свинья о забор...

Критий опешил. Сжал руками доску стола, глаза его налились кровью. Поджав губы, он заговорил ядовито, злобно:

- Наконец-то, Сократ, искреннее слово! Я давно понял, что ко мне ты испытываешь не те чувства, что к остальным ученикам, и в особенности к Алкивиаду...

Сократ хотел что-то сказать, но Критий резко перебил его:

- Я еще не кончил! Особенно к Алкивиаду, в которого и ты влюблен. Молчи! Я знаю. Вот почему ты его - хотя он моложе меня - выпестовал и поставил на то место, где должен был стоять я!

- Выпестовал, милый Критий, не отрицаю. Но - поставил на какое-то там место? Так может сказать лишь тот, кто сам в душе насильник. Молчи теперь ты! Кто знает, быть может, и ты когда-нибудь станешь стратегом - тогда я пожелаю тебе допускать насилие единственно словом и единственно ради доброго дела. - Сократ вздохнул. - Ах, если б мог я провидеть будущее - что каждый из вас двоих принесет нашей родине?!

- Ты часто говоришь как провидец, а мое и Алкивиада будущее видишь недостаточно ясно?

Сократ встал.

- Будущее таит в себе чудеса красоты и блага, но творцы их - те, кто обращает к нему свое воображение, свою фантазию, смелые помыслы, поэтическую образность...

Поднялся и Критий.

- Но из нас двоих разве не я - поэт? - Гордой поступью он двинулся к калитке и там еще обернулся. - Мне больше нечего искать у тебя, Сократ, если ты видишь во мне свинью. Наш диалог пока закончен.

Когда Критий ушел, над оградой появилась взъерошенная голова Симона.

- Опять подслушивал? - укоризненно спросил Сократ. - Да? И что скажешь?

- Оба они одинаковые - равно страстные, упрямые, неукротимые...

- Спасибо за ободрение, - иронически молвил Сократ.

17

Над Грецией - одно небо, голубое, как цвет василька, один свет прозрачнейшее сияние; один у Греции Олимп, населенный народцем богов и богинь, которые все пропахли человечьим духом, как морской причал - запахом рыбы. Одни Дельфы в Греции, которым открыто будущее. Один язык в Греции - в нем так мало различий, какую область ни возьми, - но нет у нее единой идеи, одной общей цели.

Войны обостряют классовые раздоры и борьбу за власть; эти обостренные споры в свою очередь разрешаются остриями копий и мечей. Страна, оскудевшая, опустошенная войной, ищет обогатиться и возвыситься с помощью новой войны. Но даже оборонительные войны превращаются в грабительские.

Элладу все мучительнее раздирают противоречия, кровавые междоусобицы. Как тут поверить в Никиев мир? Какое значение имеет то, что в мире нуждаются владельцы поместий и крестьяне Аттики или владельцы рабов, на труде которых они наживают бешеные деньги? А остальные граждане?

Можем ли мы, афиняне, поставить над собою миролюбивого Никия, слабого, стареющего человека, который во имя неверного мира протягивает руку тем, кто издавна воспитывает своих юношей и девушек в суровом воинском духе? Того, кто обещает вдобавок спартанцам помощь Афин, если взбунтуются их илоты?

Нет, мы хотим, чтоб нашим главой был не глупый в своей хитрости старец, а доблестный муж, который не позволит водить себя за нос и вооружится сам, когда сосед вооружается.

Кто этот муж? Ответ один:

сын Клиния,

племянник Перикла,

ученик Сократа