Сократ - Йозеф Томан

Заплетя волосы в две косы, она принялась за стирку. Вся облилась водой, ее пеплос тонкого полотна прилип к телу, колени были черные - утром она, ползая на коленях, сажала в грядки рассаду салата.

Из дому вышел Сократ, поцеловал Ксантиппу, потом вынес лепешку, несколько фиг и подсел к столу.

С удовольствием смотрел он на молодую жену - ее черные косы, похожие на двух толстых змей, подскакивали по спине; работа радовала ее - Ксантиппа даже запела. Взгляд Сократа упал на камень под корытом, и он расхохотался:

- Великолепная картинка!

- Чему ты смеешься? - Ксантиппа с недоумением оглядела себя.

Сквозь мокрый пеплос просвечивают сосцы ее грудей, под животом наметилась черная тень. Этому он смеется?..

Нет, нет. Вот он отвечает:

- Да знаешь ли ты, что поставила корыто на голову бога?

- Что? - Ксантиппа осмотрела камень. - Какой еще бог? Обыкновенный известняк!

- А ты погляди получше с той стороны, к колодцу. В этом известняке сидит сын Ночи, бог насмешки Мом. Отец задумал его бюст, но не закончил, я начал было доделывать, да тоже так и не высвободил его из камня. Мы крепко связаны с Момом. И не чарами какими-нибудь, а уделом насмешников...

Ксантиппа, с детства продававшая богов, изображенных на керамических сосудах, знала их родословную и питала к ним почтение. Она испугалась:

- А я-то на него грязной водой брызгаю... - Она поспешно обмыла лицо бога. - Почему же ты его не доделал?

- Была у меня другая работа, поважнее, а потом я понял - надо выбирать: либо ваять богов, либо заниматься людьми. И Мом поплатился за мой выбор.

- Вот почему он внушил Аристофану написать на тебя комедию!

- А что ты знаешь об этой комедии? - заинтересовался Сократ.

Ксантиппа, подняв против солнца выстиранную вещь, смотрела, не остались ли на ней пятна.

- Хотя бы то, - весело ответила она, - что ты, оказывается, любишь сидеть в корзине и разглядывать облака. Всякий раз, убирая в козьем закутке, я вижу, как ты поклоняешься солнцу, и вспоминаю эту комедию. Мне тогда тоже чудится, будто ты висишь в корзине над нашим двориком, а я под нею сажаю чеснок.

- Ты видела комедию? - И, когда Ксантиппа кивнула, упрекнул ее: Почему же ты от меня скрыла?

Ксантиппа, склонившись над корытом, терла белье; отбросив на спину косы, перевела речь:

- Вот беда - там все перепутано... То правда, то ложь, то веселое, то злое... А вышла я из театра - вокруг кучки людей увивался этот комар, Анофелес. Он не знал, что я твоя жена, все жужжал: "Сократ безбожник, Сократ развращает молодежь..."

- А что люди?

- Брезгливо отворачивались от этого паразита.

- Почему же ты про все это не рассказала мне сразу? Ты ведь всегда мне все рассказываешь, - удивился Сократ.

- Потому что в тот вечер, когда ты вернулся из театра, ты был такой печальный - мне не хотелось...

- Может, и ты думаешь, что я порчу молодежь, что есть у меня причина печалиться?

- Нет, нет! Как я могу так думать, ведь я слушаю, когда ты беседуешь с друзьями! Голос у тебя такой звучный, что всюду слышен: в чулане, в погребе, в огороде, на улице... - Она заговорила тише. - А вот в том, что ты веришь в богов, я не решилась бы поклясться. Недавно ты говорил, будто Эврипид утверждает: если боги совершают позорные поступки, например мстят, если они такие злобные и безжалостные, - значит, они не боги! А это кощунство!

- И я сказал, что согласен с этим, да? - перебил ее Сократ. - И прямо сказал: богов нет.

Она в ужасе закрыла ему ладонью рот:

- Что ты говоришь! Как это нет богов?! О Гера, наша общая мать! И перестань хихикать, слышишь? Смех - дар божий, как ты говоришь, но здесь он неуместен! Сейчас же помоги мне откатить бога на достойное место! Вон туда, к тамариску...

Она кинулась к камню, но Сократ ласково отстранил ее, поднял камень и перенес к тамариску. Ксантиппа нарвала диких маков, связала в букет, вынесла вазу, наполнила водой - готовилась воздать почести Мому.

Сократ тем временем покончил с лепешкой, заел ее фигами, выпил кружку вина. Отряхнув ладони, он подошел к Ксантиппе и попрощался с ней жарким поцелуем.

- Куда? Куда опять?! - рассердилась та. - Опять болтаться по городу?!

- Опять, Иппа моя.

- И не отдохнешь?

- Сегодня нет. Мне надо к людям.

- А когда тебе к ним не надо! - вздохнула Ксантиппа. Сократ ушел, а она поставила вазу с крупными огненными маками прямо под искривленный нос Мома.

Села перед богом на пятки - это ведь почти то же самое, что стать на коленки, - и тихо, но горячо заговорила:

- Прости меня, бог Мом! Я не знала, что ты заточен в этом камне. Но ничего, я это исправлю. Буду теперь помнить про тебя. И на бродягу моего не сердись. Понимаешь, он одержимый. Он одержим мыслью, что должен беседовать с каждым жителем Афин. Если он не поговорит с каким-нибудь рабом, торговцем, сапожником, служанкой - вплоть до пританов, архонтов и демагогов, - жалуется мне, что даром потерял день жизни и чувствует себя несчастным. Он хотел бы, чтоб день длился в три раза дольше, чтоб успеть ему потолковать со всеми... - Ксантиппа оглянулась. - Но говорит он очень хорошо, люди слушают с удовольствием. Я и сама иной раз так заслушаюсь, что молоко на огне убежит... И он все время хочет чего-то новенького, понимаешь? Мне кажется он все что-то ищет. Нелегко мне с ним жить. И я ревную! А он только смеется: "Гера тоже ревнует Зевса - вот какая у нас сварливая, упрямая главная богиня!" А я ему: "Потому что ты такой же распутник, как Зевс!" - "Ах, милая моя, - отвечает он, - в этом и есть красота человечности: не будь в ней изъянов, была бы она скучной. Однако наш великий Дий бегает за юбками постоянно, а я со времени нашей свадьбы знаю только тебя одну!" - "А что ты говорил нынче ночью во сне?" - напускаюсь я на него. "Понятия не имею, отвечает, - но рад буду узнать". И я его голосом произношу: "Прекрасная! Недосягаемая... Ах, острое слово вскрывает тайные раны! Что теперь скажешь, вероломный? Кто же эта прекрасная и недосягаемая?" И знаешь, Мом, что было? Он расхохотался, да и говорит: "Открою тебе, что прекрасно и недосягаемо: совершенная красота человека!" И опять засмеялся. "Всему-то ты только смеешься, зубоскал, - говорю. - Ты вон даже во сне смеешься!" И знаешь, милый бог, что он ответил: "Смеется тот, у кого совесть чиста!.."

Ксантиппа погладила грубо обтесанный камень, наклонилась, чтобы лучше разглядеть лик Мома, наполовину увязший в камне, и просительно закончила:

- Так ты уж прости, что я облила тебя грязной водой, и ему тоже все прости! Я его люблю...

Она поднялась, встала на цыпочки и крикнула через ограду:

- Симон! Симон!

Когда тот отозвался, спросила:

- Не знаешь, почему это Сократ только заглянул домой да и снова ушел?

Симон с заготовкой сандалии в руке вышел на порог:

- Верно, все из-за этого Брасида. Слыхать, опять он идет на нас со своими спартанцами.

- Дева Афина! - ахнула Ксантиппа.

- Не пугайся. Он не на Афины идет, а далеко на север, на наши союзные города.

- Но ведь это тоже как бы и мы сами, правда?

- Правда, - кивнул Симон и ушел к себе.

13

Симон не ошибался.

Брасид форсированными маршами двинулся на север через Фессалию и Халкидику к городу Амфиполису, афинской колонии, и осадил его.

Клеонт, на кораблях, полных афинских гоплитов, поспешил на помощь Амфиполису и разбил свой стан неподалеку от стана лакедемонян.

- Как когда-то у Потидеи, - ласково шептал Алкивиад Сократу. - Снова мы с тобой в одной палатке, делим пищу, всегда вместе на отдыхе и в бою, всегда рядом, милый мой Сократ.

Завязалась битва, стукнулись щит о щит, зазвенели мечи, ручьями потекла кровь афинян и спартанцев. Афинской крови текло больше, ибо афиняне проиграли битву. Вожди обеих сторон, Клеонт и Брасид, нашли в ней свою смерть.

Сократ и Алкивиад, невредимые, вернулись в обессиленные Афины, жаждущие мира. К миру взывали крестьяне Аттики, мира хотела и Спарта - и тогда на сцене появился давний проповедник примирения Никий: мир был выгоден для его мошны.

Никию удалось склонить народное собрание к тому, чтобы заключить со Спартой мирный договор на пятьдесят лет. Как прочен мир, заключенный на такой долгий срок! Никий заключил мир со Спартой, но в экклесии он мира не нашел.

После гибели Клеонта во главе радикальной демократии встал Алкивиад и начал длительную борьбу с Никием за благосклонность народа.

Алкивиад обсуждал положение дел с Сократом. Как обычно, он сидел на обломке мрамора, Сократ же расхаживал перед ним, грызя семечки.

- Этот прекрасный полувековой мир имеет целью ослепить нас! Ему даже новорожденный не поверит! - страстно говорил Алкивиад. - Мир рассчитан на крестьян, это ловушка для земледельцев: спите, мол, спокойно, жители Аттики! Мир вам обеспечен на полсотни лет, а тем временем - готов спорить на десять мин! - уже нынче спартанские эфоры готовят планы нового вторжения в Афины! Никию это на руку: мол, мир, граждане, все-таки мир, договор есть договор, сложите руки на коленях, - а в одно прекрасное утро вся Аттика будет наводнена спартанскими гоплитами!