Книга Москвы: биография улиц, памятников, домов и людей - Ольга Абрамовна Деркач

собор. Образцом для постройки был кремлевский Успенский собор. Только, в отличие от белостенного Успенского, Покровский покрыт многоцветными изразцами. Делал эти изразцы Степан Иванов Полубес (как бы не совсем бес, то есть сумасшедший, ненормальный, а так, полубес, но от нормы все же далеко – значит, к гениальности ближе), оправдавший свое прозвище исключительным творческим размахом.

Но все это – и дворцовые постройки, и Думская башня, и даже Покровский собор – еще не чудо. Чудом было образцовое хозяйство, что завел Алексей Михайлович, признаваемое первой российской сельхозакадемией. Спецов свозили со всей страны. Только за одно лето, например, из Колдомской волости Костромского уезда перевезли 700 семей (на память об этом переселении народов осталась целая слобода, а позже улица, Колдомка, переименованная уже советскими властями в Никитинскую). С Псковщины доставили мастеров «лен строить на торговую руку» (то есть выращивать северный лен под Москвой, да еще и в товарных количествах). И ведь получилось у них, о чем свидетельствуют аж целых два Льняных двора и специальный Ольняной пруд, превратившийся со временем почему-то в Олений. На 400 десятинах пахотной земли выращивали всевозможные виды зерновых (кроме, естественно, риса и тогда еще не районированной кукурузы, чья слава только ждет «воцарения» Хрущева).

В садах, огородах и оранжереях в далеко домичуринские времена вызревало все, вплоть до и посейчас не распространенных в московском климате дынь, арбузов, хлопка и винограда. Под виноградник отвели участок под северной стеной Государева двора, и пруд вокруг дворцового каре назвали Виноградным. Пробовали разводить и совсем уж экзотику вроде тутовых шелковичных деревьев (чтобы кроме собственных льна и хлопка еще и шелк был?). Скот в Измайлове был только племенной. Скотоводов присылали почему-то из Белгорода (кто там у нас губернатор на Белгородчине? и какие там показатели по животноводству?). В прудах разводили рыбу.

Были и специализированные пруды. Один, например, носил титул Пиявочный и имел соответствующее медицинское предназначение. Стеклянный пруд обслуживал стекольный завод, поставлявший не только посуду на царский стол, но даже и люстры. Для утех в свободное от производственно-исследовательских забот время завели в Измайлове зверинец… В общем, не беремся судить о качествах Алексея Тишайшего как самодержца российского (хотя и здесь было сделано, уверяем, немало), но крепким хозяйственником – по советской терминологии – он себя зарекомендовал.

Быть бы Алексею Михайловичу Романову в советские времена директором совхоза-миллионера, «гертрудой» и членом бюро обкома. Но времена-то не те, вот и приходилось заниматься нелегким царским делом. Не все цари (так же, как и короли, пример – известная песенка Пугачевой) способны на такое проявление силы воли как занятие исключительно любимым делом. Это сынок Тишайшего, Петр Алексеевич (по некоторым данным и родившийся в Измайлове), на все смотрел свысока (благо рост позволял), что хотел, то и вытворял. Отыскал, к примеру, завалявшийся на Льняном дворе ботик и отправился на нем в ближнее плавание по прудам и речкам. Этот самый ботик и считается «дедушкой русского флота». Потешные баталии тоже под измайловскими стенами бушевали, даже кое-какие хозпостройки попалили. Но отшумели они, настала пора строительства настоящей армии, настоящего флота и новой столицы. Отправили все силы в приневские болота. Не до Измайлова…

Продержалась романовская вотчина до царствований Анны Иоанновны и Елизаветы Петровны, приезжавших сюда для охотничьих и любовных утех с Бироном и Алексеем Разумовским (только не перепутайте, Бирон – это у Анны, а Алешка Розум у дочки Петра). Анна-то Иоанновна в честь любимого села даже новый (в дополнение к Преображенскому и Семеновскому) гвардейский полк назвала Измайловским и сама себя его полковником назначила.

Но время безжалостно. Понастроили новых мест для царских (уже императорских) забав, а огромный измайловский дворец сломали, пахотную казенную землю раздали желающим крестьянам в оброк, экспериментальные сельхозучастки зачахли, и даже племенной скот от падежа весь перевелся (выходит, и в потерянной России умели беспорядок наводить).

К середине XIX века бывшему государеву острову нашли новое применение. Любимый архитектор Николая I Константин Тон сломал гармонию Покровского собора – приделал с трех сторон корпуса казарменного вида. В двух из них разместили ветеранов Отечественной войны солдатского звания, в третьем – офицерского. Получилась Военная Николаевская богадельня, торжественно освященная в 1849 году в присутствии самого самодержца.

После революции бывшая царская резиденция-богадельня пустовала недолго. В каменном каре служебных построек в 1924-м открыли, нет, не музей, а общежитие для рабочих. Назвали его торжественно – Жилой рабочий городок имени Н.Э. Баумана. Просуществовал этот каменный барак как жилая единица аж до 1960 года. Однако и после не исчез: на современной столичной карте посреди Серебряно-Виноградного пруда (современное название) так и значится – «Городок им. Баумана». Перед возвращенным Патриархии собором высится памятник Петру Великому, изготовленный в 1998 году в Санкт-Петербурге скульптором Кербелем, – не церетелиев водитель каравелл, но тоже внушает. А подарку нижегородцев Москве – памятной доске в честь основателя русского флота Петра I – не нашли иного подходящего места, чем стена богадельни, построенной, напоминаем, в середине XIX века и с Петром не пересекающейся.

Ну как, распутали мы измайловский клубочек? Если с историческим справились, то мешанину стилей, беспорядка и небрежения к истории нам и с вашей помощью в порядок не привести. Похоже, что эту русскую традицию никогда не изжить. И современное Измайлово – тому пример.

Ипподром

Между Беговой и Скаковой

«На ипподроме – три входа. Один – за двадцать копеек, другой – за сорок, третий – за восемьдесят. Вход за восемьдесят – солидный: ступеньки, колонны. Одна из колонн, наверное, вон та, крайняя правая, построена на деньги, которые лично я оставил на “дураковом поле”, так сказать, внес в развитие отечественного коневодства». Эти слова из романа Анатолия Гладилина «Большой беговой день» попросит дать списать практически любой завсегдатай Московского ипподрома. Очередь из претендующих на колонны работы архитектора Жолтовского могла бы как экватор опоясать сам ипподром и плавно растечься еще по окрестным улицам с тематическими названиями, забавно укомплектованными в пары: пара Беговых – улица и аллея – и пара таких же Скаковых.

По поводу очереди не дадимся диву: с 1877 года, когда на Московском ипподроме официально открыли тотализатор, и до 1955 года, когда перерезали ленточку у нового здания с башней и пресловутым колонным портиком, с коротким перерывом на революцию и военный коммунизм, немало гривенников, пятиалтынных, а также целковых и червонцев осело в кассах и