Трудный переход - Иван Машуков

— То-то и есть, — повторял Перфил.

— Я уж два раза так доходил. Вроде поправлюсь, всё заведу. Ан нет! Чего-нибудь да сотворится! А в артели-то что? Не в одиночку беду коротать! Любая беда не страшна!

— То-то и есть, — говорил Шестаков и удивлялся, что Ефим находит слова, от которых и ему, Перфилу, делается легче.

Пришла жена Перфила, всхлипывая, стала укладываться спать, наконец уснула, а Шестаков и Полозков всё сидели и разговаривали — может быть, впервые так обстоятельно и по душам за всё время, пока знали друг друга и были в соседях.

Перед утром Ефим ушёл домой. Но кое-где ещё в деревне мелькали огоньки — чтобы погаснуть лишь с утренней зарёй.

В эту зиму Крутиха перевидала много разных людей. Чуть ли не ежедневно приезжали уполномоченные и агитаторы. Из Каменска прислали студентов и студенток педагогического техникума. Потом в Крутиху явилось пятеро красноармейцев — молодых, с крестьянскими липами парней в серых шинелях. Четверо из них были комсомольцами, а пятый, как они сами об этом сказали Григорию, "беспартийный, но крепко подкованный политически товарищ". Бойцы пришли из недалёкого отсюда села Подворного пешком; там стояла красноармейская часть.

Не проходило дня, чтобы в Крутихе не оказался какой-либо незнакомый человек.

Крестьяне быстро привыкли к этому. "Чего, небось агитатор?" — спрашивали они иного приезжего и, получив утвердительный ответ, или загадочно молчали, или задавали разные каверзные вопросы. Зажиточные мужики говорили:

— Агита-аторы! Наприсылали ребятишек из города, чего они в крестьянстве понимают!

А Кузьма Пряхин, старательный бедняк, удивлённо разводил руками:

— Дошлые, черти, ничего не скажешь! В самую душу залазят!

Кузьма, да и другие крестьяне слушали то одного, то другого агитатора. Комсомольцы, крутихинские и приезжие, сельские активисты, уполномоченные из города и района — все эти разные между собою люди по-разному обращались к ним, но суть была одна: крестьян убеждали встать на новый путь.

Краснощёкий красноармеец с коротко остриженной головой и серьёзным курносым лицом доказывал своему слушателю-крестьянину, что "политорганы Красной Армии чрезвычайно заинтересованы в коллективизации сельского хозяйства, поскольку в Красную Армию идут дети крестьян".

— Вы подумайте об этом, папаша, — говорил красноармеец. — При коллективизации деревня получит от государства машины. Выходит дело — пополнение в Красную Армию пойдёт технически подкованное…

Крестьянин, слушая красноармейца, согласно кивал головой.

— Ну, а вы как, товарищ? — подсела к Кузьме Пряхину после собрания молодая девушка — студентка педагогического техникума.

— А что такое? — спросил Кузьма и опасливо покосился на девушку. Хороша, черноброва, белолица, румянец так и пышет.

— Вы что же это не поддаётесь коллективизации? Вы же новую жизнь начнёте жить!

— Поздно мне новую-то, это как второй раз жениться, — а где уж мне…

— Да что вы "поздно", — придвигаясь ближе, горячо сказала девушка, — вы же совсем ещё не старый…

— Эге, а небось замуж за меня не пошла бы, — отодвигаясь, как от соблазна, отшучивался Кузьма.

— Вы, товарищ, напрасно, — сказала девушка. — Я к вам обращаюсь серьёзно. Может, я скоро приеду к вам учительствовать, вот мне и хочется, чтобы все сознательные крестьяне вступили у вас в колхоз.

— Эх, милая барышня! — сказал Кузьма Пряхин и загорячился. — Ваш-то папаша вступил?

— Его убили колчаковцы, — ответила девушка. — А мама вступила.

— А! — проговорил Кузьма. Больше он не нашёлся, что сказать.

— Вы небось бывший партизан? — не отступала девушка.

— Да, — сказал Кузьма.

— Ну вот, видите, — обрадовалась девушка. — У вас большинство партизан в артели. Смотрите… — девушка стала перечислять известных Кузьме людей. — А вы-то что же? — спросила она, ласково взглядывая на Кузьму.

— Эх, милая барышня! — снова сказал Кузьма. — Ты вот что объясни мне… Я буду работать, а другие — есть у нас такие! — лодырничать…

— Зачем же других-то людей видеть плохими, а себя хорошим? — усмехнулась девушка.

— Да пойми ты… — и Кузьма Пряхин стал выкладывать своей собеседнице такое, чего никогда не сказал бы, пожалуй, никому другому.

Потом он ругал себя за это, но словно какая-то брешь в нём самом была уже пробита…

Вслед за девушкой с Кузьмой — но уже после другого собрания — беседовал тот молодой красноармеец, который был, беспартийным, но политически подкованным". Затем на дом к Кузьме явился Петя Мотыльков. Паренёк совсем становился взрослым. Юношеская угловатость начала уступать в нём место мужественности, уверенности. Петя ведь не только пережил гибель отца, он ходил с комсомольцами искать кулацкий хлеб. Сейчас он, как сам говорил, "включился в коллективизацию". К Кузьме Пряхину он пришёл, как к упорному единоличнику, который ни на какую агитацию пока не поддаётся.

— Здравствуйте, дядя Кузьма! — начал Петя, вежливо поклонившись Пряхину.

— Здорово, коль не шутишь, — отозвался Пряхин. — Ну, как, Петя, мать-то? Поди, не нарадуется на тебя, какой ты стал большой!

В словах Кузьмы звучала покровительственность, юноша оставил её без внимания.

— Я, дядя Кузьма, к вам по делу, — сказал он. — Вы почему до сих пор не вступили в колхоз?

— Вон ты как, брат, сразу в лоб, — засмеялся Пряхин. — У каждого своя причина есть. Эх, Петя, золотой ты парень, жалко мне, видишь ли, труда своего…

— Дядя Кузьма, а детей своих вам не жалко? О них вы подумали?

— Вот о них-то и думаю. Им всё копил!

— А вы спросите — нужно ли им ваше богатство? Может быть, они считают, что в колхозе-то наследства побольше, — там новая жизнь!

— Это что же, я должен спрашиваться у своего Яшки да Машки? Яйца, брат, курицу не учат, — рассердился Пряхин.

Однако слова Пети глубоко затронули душу.

"Ну что ты станешь делать с этими ребятишками? — думал Пряхин. — А ведь им веселей будет в артели-то!"

— Я ещё завтра зайду к вам, дядя Кузьма, — сказал Петя, прощаясь, — а вы подумайте.

— Заходи ужо, — пробормотал Пряхин. Ему не хотелось только, чтобы разговор этот шёл при детях. И так смотрят на отца во все глаза. Словно хотят знать свою судьбу, а спросить боятся.

Петя зашёл и назавтра и снова смотрел настойчиво в лицо, с тем же выражением, что Яшка и Машка, требуя ответа. Пряхин выходил из избы своей, кружился по двору, заглядывал в стайки, где у него стояли корова и две лошади, хватался рукой за затылок, размышлял, раздумывал, наконец махал отчаянно рукой и снова шёл в избу — слушать, как его опять станут уговаривать Петя и другие молодые люди, агитаторы. Словно всё лучшее, что сумела советская власть к этому времени вырастить, пришло сейчас к трудовому крестьянину и заглянуло ему в глаза требовательно, как его собственное будущее.

Не один Кузьма Пряхин это испытывал. Огромный бородатый мужик Тереха Парфёнов избегал встречаться с молодёжью. Он ожесточённо скрёб свою бороду, едва заметив, что кто-то к нему норовит подсесть и начать всё тот же разговор. К Терехе один раз явился даже Ефим Полозков. Мужик как раз сидел дома. Ефим вошёл, снял шапку, поздоровался. Соседи поговорили о том, о сём, затем Полозков завёл беседу об артели:

— Так-то бы робить можно было хорошо, да людей вот маловато…

— Угу, — промычал Тереха угрюмо.

— Нам бы старательных мужиков побольше — мы бы раздули кадило… А которые послабже округ нас бы робили. В артели-то всем вместе можно великолепно жить…

Ефим говорил, а Тереха молчал. Тогда Полозков прямо спросил, что Парфёнов думает об артели. Тереха ответил:

— А чего ж артель? Пускай она сама по себе, а я, значит, тоже сам по себе…

— А ты подумай, Терентий Иваныч, — сказал Ефим.

— Чего уж тут, — ответил Парфёнов. — Думано.

— Жалко, брат, — сказал Ефим. — А я мечтал вместе с тобой робить..

С тем он и ушёл. Несколько дней никого не было, потом к Парфёновым пожаловал сам Ларион Веретенников, председатель артели.

— Ну, Терентий Иваныч, остановка за тобой, — сказал он весело. — Пришёл тебя сватать.

Хозяин угрюмо отмалчивался. Ларион, быстро поняв, что явился, очевидно, не во-время, перевёл разговор на пустяки. Но всё же под конец он снова предложил Терехе вступать в артель.

— Погляжу ужо, — молвил Тереха.

"Этого не скоро-то своротишь", — думал о Парфёнове Ларион.

Григорий Сапожков не давал покоя агитаторам и сельским активистам. Он сам ходил по избам. Любой повод использовал Григорий, чтобы сказать мужикам о колхозе.

Но результаты пока не радовали его. За всё время после первого собрания в артель вступило ещё только пять семей.

Григорий вновь назначал собрания. Агитировал, убеждал, доказывал, а время шло.