Трудный переход - Иван Машуков

— Эх, Степан Игнатьич, всяко было. Сразу-то и не соберёшь. — Демьян снял свою лохматую папаху, бросил на стул, потом переложил её на подоконник и сам уселся против Трухина.

Степан Игнатьевич вглядывался в его мужественное лицо. Да, конечно, это Лопатин Демьян, которого тогда все звали просто Дёмкой, и разве забудешь это: жаркий день в степи у казачьих караулов в Забайкалье; белогвардейский разъезд, который налетел внезапно; злой свист пуль, блеск сабель… и вот отчаянный ординарец Шароглазова, спасший ему жизнь, сидит перед ним.

— А ты изменился сильно, усы отрастил, — сказал Демьян. — Я стою в дверях-то, а ты сидишь, задумался. Сперва-то я даже не признал тебя, думаю: он или не он?

— Я, я, Дёма, — счастливо смеялся Трухин. — Да и ты не молодой уже теперь, смотри, седина появилась.

— Не молодой, но, паря, покуда ещё и не старый! — Демьян молодцевато приосанился.

— Женат?

— Нет.

— Что так?

— Э, Степан Игнатьич, моя тёща ещё покамест замуж не вышла, — отшутился Демьян, но в словах его была печаль. — Ты помнишь, у нас в разведке был один парень? Его ещё ранило тяжело, он потом умер… Помнишь, как я тогда горевал? Мы были с ним из одной деревни…

— Помню, Дёма. Он тебе о его жене позаботиться наказывал. Нашёл ты её? — спросил Трухин.

— И нашёл и не нашёл… Вышло с этим неладно! — Лопатин, как бы раздумав говорить, так отчаянно махнул рукой, что Трухин понял: касаться этого больше не следует.

— Откуда же ты сейчас? Я слышал, что на железной дороге работал?

— Был, паря, и на железной дороге. А потом понесло меня на Алдан. На Толмат.

— На Алдан? — удивился Трухин. — Туда-то чего?

— Эка! — усмехнулся Демьян. — А ты разве не слыхал про Евграшкино подполье?

— Ничего не слыхал, — улыбнувшись, чистосердечно признался Трухин.

— Эта побывальщина чудная, — сказал Демьян. — Жил, паря, в одном месте на Алдане охотник Евграшка. Он, может, якут, а может, и русский — не знаю. Вот живёт Евграшка. Охотится. Один раз будто сидит он дома, в своей избе — завтракать или обедать собирается. Баба полезла в подполье за солёными огурцами али ещё за чем. Только отодвинула половицу, глядит, а там вода! Что такое? Было сухое подполье, откуда же воде-то взяться? Позавтракал, или там пообедал Евграшка, стал воду вычерпывать. Черпал, черпал — ни черта, паря, не вычерпывается! "Не иначе, думает, под моей избой ключ пробило. Вот так штука!

Что же теперь делать?" А это на мерзлоте в тех местах бывает. И ключи пробивает, и ещё такую штуку учудит, что смотришь, а понять нет возможности. Я один раз видал, — отвлёкся по своему обыкновению в сторону Демьян. — Приехал зимой в деревню, гляжу, дом стоит, окна открыты и двери настежь. А в окна и в двери — поверишь? — лёд со всех сторон наружу вылез. И в дому лёд и кругом дома лёд! Мужиков спросил: чего такое? "Обыкновенно, говорят, вечная мерзлота боком вышла!"

Трухин смеялся, слушая Лопатина. А Демьян говорил серьёзно. Лишь лукавая усмешка таилась в его глазах.

— Евграшке, конечно, попервости-то досталось с этим ключом: ну-ка, почерпай воду из подполья! — продолжал Лопатин. — А потом он как-то ведром глубоко зацепил, вытащил… Одно, другое! И пошёл всё глубже да глубже зацеплять. Живой рукой на это дело бабу поставил. А сам схватил таз, сел на порог и давай туда-сюда руками действовать, всё равно как муку решетом просеивать. День сидит, другой сидит и оторваться, паря, не может. — Демьян рассмеялся. — Эта картина шибко завлекательная! Я сам как-то пробовал, когда ещё молодым парнем был, мне это занятие известное. Ну ладно. Сидит Евграшка, а соседи думают: "Чего это он?" Поглядели, а он в своей избе золото моет! Ну, тут поднялось — чисто светопреставленье! Вскорости всю деревнюшку кверху дном поставили. Все подполья перекопали! Народу набежало отовсюду — тьма-тьмущая! Так и стал, паря, на этом месте прииск — Толмат. Вот оно куда Евграшкино-то подполье вышло! Он напоследок-то, говорят, по пяти рублей за ведро воды из своего подполья брал. А то и золотом чистым… Воды-то не было! Как взялись старатели золотишко мыть, из всех колодцев в деревне воду повытаскали. Зимой весь снег растопили. Сказывают, за три версты воду-то на себе возили! А у Евграшки в подполье ключ бежит да бежит… Слава большая пошла про Евграшкино подполье, про этот Толмат несчастный. Паря, народ как сдурел! Все побежали на Алдан. И я туда же кинулся. — Демьян усмехнулся с явным неодобрением к самому себе. — Думал: есть у меня один человек… намою, паря, золотишка, может подарок какой поднесу дорогой… Да нет, не пришлось мне на этом Алдане побывать! Кулаки, язви их, не пустили! — Лицо Демьяна посуровело.

— Но почему же кулаки? Как это вышло? — спросил Трухин.

— А вот, слушай… Доехал я в этот раз, как с Забайкальем своим распрощался, до Невера. С этой станции и отправляются землерои на Алдан. Значит, кому Евграшкино подполье ночью снится, тому надо на этом Невере с поезда вылезать и прямым ходом в Ларинский посёлок. Посёлок недалеко, в трёх верстах от станции. Тут уж всё узнаешь: куда идти дальше и что делать. Ну, вылез я на Невере, со мной один парень, — Демьян имел в виду Генку Волкова, которого он, уходя к Трухину, оставил в Доме крестьянина. — Пришли мы в Ларинский посёлок, завернули в первую избу. Хозяин молодой, хозяйка бойкая. Спрашиваю: не слыхать ли, кто тут собирается на Толмат? Молчат. Хозяйка губки поджимает, как богородица. Хозяин руки сложил и поглядывает исусиком; смиренники, хоть на божницу ставь. А промежду прочим варнаки. Приводят вечером мужика. Смотрю: куда ни поверни — приискатель! Главное дело — штаны широкие. Это уж у приискателей завсегда: войлочная шляпа, какая-нибудь куртка брезентовая и штаны — как юбка! В широких-то штанах способней работать кривой лопатой, — пояснил Демьян, хотя Трухин и сам знал это. — Лопату всё время через колено берёшь. В узких штанах в день колени порвёшь, а широки на ноге свободно ходят. Ладно…

Демьян погладил рукой круглую свою голову и продолжал:

— Заявился, значит, он, и пошёл у нас разговор. Этот мужик спрашивает: "Правда ли, что на Толмат вы наладились?" — "Правда", — говорю. "За чем же дело стало?" — "Да, видишь, двое мы. Надо бы артельно". Мужик туда-сюда глазами, а потом начинает петь, что на Алдан идти — надо мошной потрясти. Пока туда дойдёшь — отца-мать проешь и пропьёшь. Да с собой надо столько всякого припасу, что нет и спасу. А что по виду мы ребята хоть и хорошие, но маломочные… Ну, паря, это нас задело, похвалились мы достатками…

Ладно, долго ли коротко ли, закопёрщик этот нас в свою партию принимает, денежки от нас отбирает и всё нам показывает: вот, мол, кайлы закуплены, вот, мол, собачьи упряжки, а вот к ремешкам пряжки. Мы это смотрим, поверяем и под конец всю душу ему доверяем.

Вот настаёт день выхода нашего на Толмат, а он нам уже сват и брат. Зовёт в артельную землянку — на отвальную гулянку.

Приходим — там уже полно. Все пьяные, все в широченных штанах. Дым идёт… Гульба. Ну, думаем, так и надо. Люди вон куда, на край света идут… Поднесли и нам… Как хватили мы чистого спиртику, так и не запомнили, чего дальше было…

Только очнулись, паря, от холода. Лежим в просторной землянке. Дверь открыта. И никого. Ни свиней, ни корыта!

Утекли без нас, подлые! Вот кулацкая жулябия какую эксплуатацию выдумала!

— Да почему же ты думаешь, Дёма, что это были кулаки? Мало ли просто жуликов.

— Нет, не говори. Настоящий приискатель не может быть в таком роде жуликом. Кулаки! Они в любом деле обман выдумают! И нашего брата облапошат. Вот как нас с Генкой. — Демьян грустно усмехнулся и опустил голову, потом подмял её. — Ты поясни, Степан Игнатьич: зачем это допускают? — спросил он Трухина. — Скажем, приискатель — и тут же кулак. Зачем кулаков-то в рабочие пускать? Кто знает про это в высшем правительстве? Я вот тогда заходил к Ивану Иванычу… — И Демьян стал рассказывать Трухину о своём проекте собрать кулаков на остров.

— Да кулаков же теперь ликвидируют, — сказал Степан Игнатьевич, когда Лопатин кончил. — В газетах пишут: ликвидация кулачества как класса…

— Значит, понимают в высшем правительстве, — сказал Демьян. — А то, паря, смотреть мне на это нет возможности. Сегодня, значит, кулак в рабочие, а завтра он ещё куда-нибудь пролезет? Это что же такое у нас будет?! Мне эта стуколка не глянется. Я вот тогда тоже, как пришёл с гражданской войны, думал: "Ну, теперь мировую буржуазию пойдём кончать". Мне и Шароглазов Никифор Семеныч, покойная головушка, говорил: "Паря Дёмка, ты, смотри, не обабься там, в своей-то деревне. Если что — валяй ко мне. Мы с тобой покажем разным контрикам, какие бывают забайкальские партизаны". Через то я и к хозяйству не прислонился. Придёт бывало ко мне товарищок мой — он сейчас председатель сельсовета, — говорит: "Ты почему, Дёмка, ничего не делаешь?" А я ему кричу: "Да мы же скоро воевать пойдём, контру бить!" А он мне: "Неправду говоришь, жизнь на мирное пошла". Я горячусь. Поругаемся мы…