Ветвления судьбы Жоржа Коваля. Том II. Книга II - Юрий Александрович Лебедев

В ходе неформального общения он смог раскрыть невероятную важность проблемы создания «чудовищной урановой бомбы». И мысль о неполноте и некоторой «устарелости» информации он, естественно, высказывал разведчикам ещё до того, как написал свою докладную записку на имя Молотова 27 ноября.

Реакция руководства I Управления НКВД – Фитина и Квасникова – была практически мгновенной. Профессиональная оценка Курчатовым проблемы создания атомного оружия убедила их в том, что, во-первых, эта проблема действительно жизненно важна для страны, а, во-вторых, их профессиональная интуиция подсказывала, что государственное руководство (в лице Молотова и Сталина) устами Лаврентия Павловича обязательно спросит у них: «А что сделано вами для помощи в её решении?». И, в связи с такой перспективой, руководство разведки осознало срочную необходимость активизировать работу по этому направлению.

Курчатов ещё продолжал работать со старыми документами в Кремле, а в Нью-Йоркскую резидентуру 26 ноября уже ушло такое напоминание о необходимости «добывания» новых:

«Проблеме урана-235 (условно называем его “Энормоз”) мы придаем большое значение. Имея нек-е и весьма неплохие возможности для агент<урной> разработки лиц, работающих в США над этой проблемой, мы до сих пор не приступили к этим разработкам. Наши неоднократные указания в этом направлении остались до сих пор даже без ответа…»[332]

Эта шифротелеграмма примечательна по нескольким причинам.

Во-первых, из неё мы узнаём, что к моменту начала советского атомного проекта осенью 1942 года в целом наша разведка по этой проблеме работала «спустя рукава», т. е. не только не «инициативно», но даже не выполняя конкретных приказов Центра.

Дальнейший ход событий показал, что и это указание выполнялось плохо. И позицию резидентуры можно понять – «атомные дела» очень далеки от компетенции политической разведки.[333]

Для исправления положения пришлось срочно принимать серьёзные кадровые и организационные решения: спустя всего месяц после отправки этой шифротелеграммы было решено отправить в США инициатора «атомной разведки», начальника 3-го отделения 3-го отдела 1-го Управления НКВД СССР Л. Р. Квасникова:

«Л. Р. Квасникова в январе 1943 года направили заместителем по научно-технической разведке резидента Наркомата госбезопасности в США. Именно ему и предстояло на месте руководить сбором данных по атомному проекту США. Обосновался он в Нью-Йорке. Созданная им самостоятельная группа имела своего шифровальщика и автономную связь с Москвой.[334] Кроме того, по настоянию Л. Р. Квасникова, в Лос-Анджелесе, Вашингтоне и Сан-Франциско были введены должности помощников резидента по научно-технической разведке».[335]

В связи с этим не могу согласиться с А. Б. Максимовым по вопросу его трактовки причины направления Л. Р. Квасникова в Нью-Йорк:

«В конце 1940 года Леонид Романович становится инициатором направления в резидентуры в США, Англии и Германии директивы: приступить к получению сведений о возможных работах в этих странах над созданием атомного оружия. Первые результаты подтвердили, что Квасников дал очень точную ориентировку… Поэтому руководство разведки приняло решение о направлении Квасникова в командировку в США. Ему поручили наладить добывание информации об атомном оружии, а также возглавить резидентуру для всей работы НТР в Нью-Йорке».[336]

По-моему, поехал Квасников не столько потому, что сам хорошо понимал важность этой работы, а, главным образом, потому, что нью-йоркская резидентура не только не понимала всей её важности, но и тихо саботировала указания Центра.

Второе примечательное событие, которое может быть отмечено в шифровке в Нью-Йорк в конце ноября 1942 года, состоит в том, что здесь мы встречаем одно из первых (если не самое первое!) упоминаний о знаменитой разведывательной операции «Энормоз» («Чудовищное»).

Мне кажется не случайным, что это название появилось в дни активного общения в Кремле Курчатова и представителей разведки. Кто именно – Курчатов или разведчики – первым произнёс это завораживающее и таинственное английское слово, неважно. Важно то, что всякий, кто узнавал его скрытый смысл, сразу ощущал свою причастность к чему-то невообразимо страшному.

И именно здесь, в кремлёвском общении с «бойцами невидимого фронта», у Курчатова зародилась пока ещё неосознанная тяга к разведданным. Эта тяга известна всем, кто чему-либо учился по задачникам с ответами – «решебникам».

Всегда есть соблазн прежде, чем браться за решение задачи, ознакомившись с её условиями, заглянуть в ответ. Заметим, что Курчатов начинал учиться делать не еловую дранку, а атомную бомбу!

Задачки задавал Сталин[337], а решебники по ним мастерили соратники – изредка Маленков, а в основном Берия и Молотов:

14.24. И. В. Сталин, Г. М. Маленков, Л. П. Берия и В. М. Молотов 02.08.45.[338]

Правда, ни Берия, ни Молотов, ни, тем более, Маленков ответственными авторами этих решебников не были. И в этих решебниках было множество опечаток, ошибок и нарочитых каверз, ведь писали их не только сознательные помощники, не только даже не подозревавшие о своём участии в этом деле зарубежные коллеги и друзья, но и полуграмотные посредники, а то и убеждённые враги.

Но, кто бы ни был автором ответа на очередную задачу, теперь Курчатов знал, что какой-то ответ у задачи есть, и ему хотелось знать его, чтобы проверить и своё решение, и степень искренности автора ответа из решебника.

И ещё одно соображение, которое возникает при знакомстве с запиской Курчатова Молотову после первого «контакта с секретной тетрадью», с которым трудно не согласиться:

«Что делает человек, ставший обладателем такого секрета? Наверное, он начинает думать о том, КАК оградить этот волшебный источник от чьих бы то ни было посягательств. Думает, ЧТО нужно сделать, чтобы об этой тайне не узнал никто? НИКТО!».[339]

Это соображение прямо следует из подчёркнутых Курчатовым 27 ноября 1942 года следующих строк:

«Полное содержание этой тетради, по моему мнению, не должно быть известно более чем двум-трём учёным нашей страны».[340]

То есть, ещё осенью 1942 года, только начав возобновление работ по «атомной проблеме» ещё не в «государственном масштабе», а только в рамках лаборатории ЛФТИ, сам Курчатов, а не разведчики (Берия) фактически потребовал у Молотова монополии на получение разведданных.

Это несколько неожиданный аспект поведения и психологии Игоря Васильевича. Казалось бы, он, как учёный, должен был стремиться к широкому обсуждению профессионалами-физиками неопубликованных научных данных американцев. Такое обсуждение является залогом более глубокого понимания результатов американских работ и соответствующего планирования работ наших. А разведчики должны были объяснить ему, почему этого делать нельзя.

Но в данном случае разведчикам не пришлось «учить конспирации» Курчатова. Он не только не просил «гласности», но сам требовал секретности! И