Пятая печать. Том 2 - Александр Войлошников

Но идет война месяц за месяцем и видим мы, что дела чекистские не в западло: немцы оружие в лагеря не бросают и не всех русских пленных воевать в Россию посылают! Под Берлином армию из русских создали, а на фронт ее не послали. Как видно, гансикам, от дурости тевтонской, самим воевать захотелось, без русской армии… Так я сперва подумал, что это из-за немецкого тупоумия и самоуверенности.

Тем более, что сперва у фрицев дела шли неплохо, быстро они к Москве маршировали. Но потом понял: тут сложная многоходовка, в которой нам, чекистам, ничего и ни откуда не грозит. Не дадут немцы русскому народу оружие, чтобы русский народ всю свою сволоту — коммунистов и чекистов — не извел бы под корень! Если русский народ получит армию без чекистов и коммунистов, немцам ни в жисть с таким народом не справиться!

Потому немцы и сберегают партийцев наших! Не таких, как политруки мозгодуи, это дерьмо безмозглое своей дурацкой демагогией кого хошь, остервенит. Предпочитают немцы несколько десятков миллиончиков ванькОв и гансиков ухайдокать: меньше народа — больше кислорода! Но чтобы партийно энкаведешную структуру в России сохранить! Рядовые ванькИ, да гансики — навоз истории.

Такого быдла бабы сколь надо нарожают: дело не хитрое, а поперву — даже приятное. Партия ВКП(б), в которой кучкуются проверенные подонки, вот государственная опора фашистской России! Без такой партии, проникающей во все структуры учреждений и предприятий, немцам с Россией и после войны не управиться. А идеология? Она одинаково дурная, что у немцев, что у нас: всемирное господство!

Объяснил мне шуряк это доходчиво, как мальцу объясняют, почему в штанцы писять бяково, а потом предложил служить в его подчинении. А когда в России создадут русское гестапо, по образцу НКВД, то у меня и генеральская должность будет. Все на местах в России останется: те же мозгодуи про тот же социализм будут народу мозги компостировать и в день 1-го мая, День солидарности, будет народ под теми же красными флагами и лозунгами про власть рабочих и крестьян здравицы вождям и фюрерам базлать, а работники НКВД и гестапо одним делом будут заниматься: народ в страхе держать!

А на портретах Сталина будут в обнимочку с Гитлером рисовать. И вся любовь! Только народ получше жить будет при немецком честном фашизме, чем при воровском русском шалмане — коммунизме! Все станет ладно и шоколадно, будто бы в Германии… твою мать…

Закашлял Петро. Опять закурил. Видно — волнуется.

— А я доверие шуряка не оправдал. Хотя и понимал, прав он, а не я. Остался при своем… не сомнении, а чистоплюйстве, как называл это шуряк. А сейчас, думаю: шуряк мой ничем других не хуже. Просто чуток честней… ведь большинство готовы шкуру содрать с себя и с ближнего, протискиваясь к пирогу, чтобы побольше отгрызть. А я так не умею жить… да и не хочу. Прав шуряк, что я дурак. А дуракам закон не писан, если писан, то не читан, если читан, то не понят, если понят, то не так! Все сделал для меня шуряк: аусвайс спроворил, устроил на работу шеф-поваром в шикарный ресторан и совет дал, чтобы я про советскую власть не думал. А я, как шибко умный, стал думать… а думал-то тем, чем умел! И додумался: сделал финт ушами — мотанул с аусвайсом через фронт к своим… так я тогда считал, что советские это свои. А свои оказались майором сСмерша, который сперва мне собственноручно для тренировочки все зубы выбил: чувствуется квалификация! А уж потом к стенке поставил. Но тут штрафбат формировали, и меня, избитого до полусмерти, от стенки отклеили, сполоснули и туда же, для количества. Штрафбат — это гениальное изобретение советских генералов для разминирования минных полей. И кто меня железом нафаршировал: немцы или заградотряд, который нам в спины постреливал, чтобы мы шустрее по минному полю бегали, или та «шпрингминен», которая из-под меня выпрыгнула? Этого и хирург не понял, который из меня железо выковыривал и немецкое, и советское…

— Спасибо, Петро, за компанию. И за рассказ твой, — говорю я, прощаясь за воротами кладбища. — Ты, Петро, и сам не знаешь, как много полезного сказал. С твоей подачи я до этого допетрил! Давно за то переживал, а дотумкать не мог!

Хочу я Петра за мое дозревание до кондиции отблагодарить. А что ему на память подарить?.. Достаю из кошелька остаток декады хлебной карточки, на которой за пять дней хлеб не выкуплен, пять кило!

— Держи, Петро, покрепче эту задрипанную бумажку. Крепко держи! Не важно, что бумажно, было б денежно! За эту бумаженцию на толчке запросто отвалят пару пузырей! А не поленишься ее отоварить, будет тебе три пузыря! Без проблем!

— Без проблем в России бывает только с проблемами, — усмехается Петро. — Сам-то что жрать будешь?

— Вечером похаваю по талону в мартеновском кишкодромчике, а завтра по военкоматовской ксиве за декаду вперед хлебом отоварюсь! Ты за меня не беспокойся, я не по комсюковской дури на фронт иду, у меня там свои счеты… до того сложные, чтобы их объяснить надо пару пузырей раздавить! За все, что ты рассказал, спасибо! Это все, едрена мать, то, что должен я понять!

— Сдается мне, что понял ты что-то не то и не так. Не советую дергать тигру за хвост, это смешно, но только тигре! Ты, Сашко, ще разок на меня позырь, коль враз не побачив: як на войне интересно? Опять же интересуюсь: за кого воевать будешь? Правильно шуряк говорил: все дерьмо, кроме мочи! Но ежели тебе невтерпеж судьбу за хвост подергать, я тебе помешать не могу… А этих пузырей мне не хватало… для полного счастья! Русскому одной бутылки мало, две — много, а три — в самый цвет! Дай Бог тебе, хлопчик, живым и невредимым из этой заварухи выскочить! Хотя… невредимыми оттуда только войска НКВД выходят с песнями, как победители… когда все патроны в спины русских солдат расстреляют. Да ладно! С того света чем смогу, тем помогу! Будь спок, за мной не заржавеет! И Петро машет мне вслед раздвоенной клешней. Но не успеваю я отойти на десяток метров, как Петро окликает меня:

Эй, Саша, дружба наша! Побаловались и хватит! Забери карточку! Ни те, ни эти того не стоят! Все они — дерьмо!

— Нет, Петро. Это ты меня не понял. Я ни за тех, ни за этих. Я — за себя. А карточка мне уже ни к чему. Пользуйся, как хочешь. Не нужна — выброси… Или отдай! Ну, бывай!

Подковылял Петро ко мне:

— Ну, Сашко, раз пошла такая пьянка — режь последний огурец! Небось, учил ты в школе: «Жизнь дается один раз и прожить ее надо так, чтобы больше не захотелось!» Может, встретимся там, дзе у двери тезка мой — Апостол Петр… Зараз кажи ему, шо не так причикилял, для погулять, а у Петра Кухаревича хотишь працювать! Мае местечко там, дзе райская кухня! От там-то откормлю я тебя, мозгляка, до кондиции! Ни пуха тебе, ни… херА!

Засмеялся Петро. Впервые засмеялся при мне. Захохотал заразительно весело и неожиданно, будто бы выпрыгнул из него другой человек: счастливый, доверчивый, добрый. И сказал:

— Файный ты хлопчик, Сашко. Завсегда буду рад устречи с тобою. Токо дай тоби Бог, шоб устреча та була ще не скоро. А мине дай-то Боже скорийшей устречи с женушкой коханой и дочушенькой ясынькой… я жеж кажну нич з ними устречаюсь! — и смутившись навернувшихся слез, не оглядываясь, заковылял Петро к Верх-Исетскому рынку, чтобы поменять карточку на водку. Как видно, до упора нужны Петру Кухаревичу три пузыря враз, чтобы воспарить с ними туда, где давно живет его душа… с женой и дочкой! До встречи, Петро! Там, у входа, где Апостол Петр ждет своего веселого тезку, пряча добрую улыбку в пышную апостольскую бороду…

То, что во мне так долго копилось, разом в уверенность превратилось: если немцы победят, рабство будет хуже, чем при коммунистах. Потому что будет двойной социализм: рабство под немцами соци и нашими коммуняками, которые станут немецкими холуями. А союз озверелой гебухи с умным и педантичным немецким гестапо — этот коктейль мне не пережить! Нельзя их союз допустить! Как жаль, что так долго блуждала в запутанном лабиринте дремучих мозговых извилин моей бестолковки такая простая, как мычание, мысль! Теперь для меня фашисты — враги такие же, как коммунисты. И Тарас, Седой и Вася воюют против фашистов! А то, до чего я сегодня дотумкал, небось давно всем понятно! Не спроста коммунистам помогают даже капиталисты. Понимают: если под общим призывом

«Пролетарии всех стран, соединяйтесь!»

объединятся фашисты с коммунистами — кранты не только буржуям! А если фашистов не будет, то СССР будет обречен. Сразу, после смерти Сталина, вся эта сволочь: коммунисты и гебуха — разворуют, растащат страну, чтобы каждому отгрызть кусок от народного пирога!

И тогда ослепительный свет озарил мысли Дантеса: все, что прежде казалось темным, внезапно засияло в ярких лучах.

Конец репортажа 24

Репортаж 25

Комиссия

Сами знаете, какие теперь люди —