Кому же верить? Правда и ложь о захоронении Царской Семьи - Андрей Кириллович Голицын

сочинено Покровским, а вот откровения Родзинского, побывавшего в урочище Четырёх Братьев и присутствовавшего при уничтожении трупов, заставляют задуматься. Вспоминая уже в постсоветское время беседу в кабинете на Старой площади, Яковлев писал: «Поначалу приглашённые не могли понять, зачем их пригласили в ЦК. Объяснил, что есть поручение Хрущёва выяснить обстоятельства гибели царской семьи. После одной-двух встреч собеседники начали оттаивать» (то есть вспоминать, что произошло на самом деле. – А.Г.).

Конечно, это был ещё 1964 год, и Яковлев был не ярым демократом, а крупным чиновником по линии партийной идеологии, и не во имя восстановления исторической справедливости в отношении последнего российского Императора затеяна была вся эта эпопея. Царь оставался таким же «кровавым», каковым он всегда именовался у большевиков. Поэтому представить трудно, каков был на самом деле разговор у зам. зава по идеологии с бывшим чекистом, непосредственным участником кровавой драмы, попавшим в 30-е годы вслед за многими своими соратниками в мясорубку сталинских репрессий и только после смерти «отца народов» обретшим свободу. Яковлев писал свои воспоминания в конце XX века, писал уже не озираясь на «отдел агитации и пропаганды», но очень сглаживая острые углы, писал себе в оправдание, себя всячески выгораживая из всего своего партийно-коммунистического прошлого. Вспоминая о впечатлениях, которые на него произвели откровения бывшего чекиста, Яковлев отметил: «Я уверен, что он говорил правду. О своих действиях (так бывший партийный идеолог квалифицирует кровавый шабаш, учинённый над беззащитными людьми. – А.Г.) он рассказывал без восторга, но и не сожалея о содеянном. Ему не было никакого смысла лгать».

Но разговор, который произошёл у Яковлева с Родзинским, гласности никогда предан не был. Что поведал Родзинский в стенах «родного ЦК», никто не знает. Яковлев беседу не комментировал. То, что нам известно, – это радиозапись, сделанная уже после встречи Родзинского с Яковлевым и фрагментарно опубликованная историком и членом Правительственной комиссии В.В. Алексеевым в 1993 году[19].

Какая-то путаница во всём повествовании Родзинского присутствует, то ли сознательно, то ли за давностью лет, понять нельзя. Как события развивались по времени, тоже непонятно. Юровский уехал с Ганиной Ямы в город доложить о ситуации и вернулся назад «уже поздно». Вскоре появились «разведчики», которые отыскали другую шахту. Обсудили создавшееся положение и стали грузить весь «этот штабель», после чего тронулись в путь. Когда застряли, «дело было к вечеру» (вроде как бы и не поздно). В чём-то его рассказ перекликается с «официальной» версией, по которой на третьи сутки трупы погрузили на грузовик и повезли хоронить в другое место. Машина застряла в трясине прямо на дороге, где, провозившись какое-то время, решили хоронить. «Мы сейчас же эту трясину расковыряли, – рассказывает Родзинский. – Она глубока бог знает куда. Ну, тут часть разложили этих самых голубчиков и начали заливать серной кислотой, обезобразили всё, а потом всё это в трясину. Мы привезли гнилых шпал. Разложили этих шпал в виде мостика, а остальных на некотором расстоянии стали сжигать».

«Но вот, помню, – заканчивает Родзинский, – Николай сожжён был, был это самый Боткин. Сколько мы сожгли, то ли четырёх, то ли пять, то ли шесть человек сожгли. Кого, это уже точно я не помню. Вот Николая точно помню. Боткина и, по-моему, Алексея. Ну, вообще, должен вам сказать, человечина, ой, когда горит, запахи вообще страшные. Боткин жирный был. Долго жгли их, поливали и жгли керосином там, что-то ещё такое сильно действующее, дерево тут подкладывали. Ну долго возились с этим делом. Я даже, вот, пока горели, съездил, доложился в город (это из Поросёнкова лога? – А.Г.) и потом уже приехал (по Покровскому уложились в два часа. – А.Г). Уже ночью было (то есть жгли целый день? – А.Г.). Вот так, собственно говоря, захоронили».

Полная каша: «застряли к вечеру», возились долго и «долго жгли», сам успел съездить в город и вернулся ночью, хотя память бывшего чекиста сохранила много деталей, которые так просто выдумать, спустя сорок шесть лет, нельзя, особенно учитывая то, что не перед пионерами или пенсионерами он вспоминал о своей революционной молодости, а по указанию того учреждения, куда, переступая порог, не мог он не испытывать внутреннего трепета и страха. Придумать, как горела «человечина», какие источались запахи, придумать всю эту сцену, которая длилась много часов, невозможно. Тем более учитывая ситуацию, побудившую его к воспоминаниям. То, что описывает Родзинский, напоминает очень рассказ Ермакова и могло происходить только там, на шахте в урочище Четырёх Братьев. В Поросёнковом Логу возле домика путевого сторожа, который даже по Юровскому мог стать свидетелем, такового действа быть не могло. Да и Родзинский должен был бы домик на железнодорожном переезде приметить.

23 мая 1998 года я был приглашён в Останкино известным тележурналистом Аркадием Мамонтовым. Правительственная комиссия уже вынесла свой вердикт, и власть готовилась к торжественной акции в Санкт-Петербурге. Мамонтов со своим коллегой из НТВ, в преддверии этого события, работал над материалом для эфира, которым надеялся привлечь внимание общественности с тем, чтобы возбудить протестную реакцию относительно предстоящего захоронения Царских останков. Стержнем этого материала являлась плёнка с записью воспоминаний Родзинского, которая была произведена в Радиокомитете уже после его беседы в ЦК партии. Когда кто-то из членов Правительственной комиссии поинтересовался у Соловьёва этой записью, то он ответил, что, к сожалению, запись не существует, ибо плёнка была уничтожена ещё в 70-е годы. Соловьёв, конечно, врал, ибо о том, что запись существует, было известно в 1994 году от Ильюшенко, исполнявшего в то время обязанности Генерального прокурора, из официального его письма в адрес Ярова, в котором, в частности, указывались координаты архивного фонда с номером хранения, где эта запись находилась. Там Мамонтов её и отыскал.

Моя встреча с Мамонтовым началась с того, что он включил магнитофон и я услышал голос, скрипучий, ровный, без всяких эмоций, голос того, у кого от всего кошмара в урочище Четырёх Братьев только запах горящего человеческого тела оставил неприятное воспоминание. Обо всём остальном он говорил как бы даже с удовольствием, приводя подробности, от которых мурашки ползли по коже. «Проглотил одиннадцать пуль… живучий парнишка». «Парнишка» – это Цесаревич Алексей Николаевич. Бывший чекист вспоминает, как убивали четырнадцатилетнего Наследника Российского Престола. То, что память его сохранила картину этой зверской расправы, подтверждает другой соучастник, некий Стрекотни, охранник из окружения Павла Медведева, присутствующий в ту ночь в доме Ипатьева. Он помнил, как убивали Царевича Алексея, и в своих воспоминаниях, написанных в конце 20-х годов, оставил об этом свидетельство. «Арестованные уже все лежали на полу, истекая кровью, а наследник всё ещё сидел на стуле. Он почему-то долго не упадал (так в