Не родит сокола сова - Анатолий Байбородин

— А ты, молодушечка, когда баню топили, зря головни в каменке била кочеркой, — не то смехом, не то всерьез поучала невестку мать. — Надо было, деука, в огород выкинуть, они бы и потухли.

— Да эти головешки и сами прогорели, — ответила молодуха и тут же с нескрываемой усмешкой на губах спросила, ожидая услышать суеверное диво: — А почему нельзя бить?

— Мужик будет поколачивать, Марусенька.

Марина поморщилась на «Марусеньку», а потом рассмеялась:

— Мама, да я сама кого хочешь отлуплю.

— На веку, девонька, как на долгом волоку, – не загадывай наперед. Как уж Бог даст…

— А что, — Алексей решил подразнивать невесту, — в ранешню пору как говорили: мужик бабу бучит — не на худо учит. Жениху после свадьбы под подушку бич прятали… Так что дай-ка я тебя разочек вытяну.

— Верно, Алексей, — горделиво посмотрел отец на сына. — Вино пей, бабу бей, никого не бойся. Бабу не бить, дак и добра не видать. Сходу на шею сядет, ножки свесит и начнет понужать.

— О-ой, да я ему вперед наподдаю, — молодуха привычно хлопнула Алексея промеж лопаток и, задержав руку, тут же ласково погладила по могутной спине, и так это у нее ловко получилось, что Алексей, который вначале дернулся от неожиданного и смачного шлепка, сразу же, не успев осердиться, расплылся в улыбке. — Ласточка ты моя, — она прижалась к его плечу, — ты у меня будешь смирный-смирный, как котенок, будешь меня слушаться. А иначе – угол … Договорились?

Алексею бы осадить невесту, чтоб ведала наперед бабий шесток, но окинул молодую властным взглядом, и глаза тут же оттаяли, масляно притуманились, потом ласково и покорно взыграли: напарившись, походила Марина на чадородливую деревенскую девку, – щекастую, губастую, с щелковистой кожей, – словно по зоревым купальским росам нагой каталась, словно березовые звонколистые веники с вплетенной крапивой – лютые коренья – изгнали из духа и плоти городскую скверну, а озерная водица с настоем чистяка смыла серый налет. Волосы Марина туго стянула к затылку, отчего глаза, вроде, удлинились к вискам, хмельно и зазывно взблескивая. Не говоря уж о сыне, даже и отец залюбовался: уродится же чаровница на погибель мужичью!.. но, сунувшись бесконвойным взглядом в отпахнутый халат, оторопел: в устье по-бабьи обмягшей груди кучерявился черный волос… «О, Господи! – перекрестился про себя отец. – Ладно, усы казачьи, а тут и грудь гвардейская, в шерсти. Видно, порода у их такая… А, может, оно и азартнее в шерсти…» – греховно прикинул отец и ухватился за бутыль, как за спасение.

— Ну, давайте, махнем еше по-маленькой и унтуха харэктэ – по-русски, спать, – отец наплескал в граненные стаканы мутно белую бражку. – Повздошную выпили, теперичи у нас, паря, крякун пойдет. Ну, взяли, дружно крякнули…

— Ой, не буду, не буду! – заупиралась молодуха, укрывая ладошкой стакан. – Напьюсь с вами, со стула упаду. Вот, скажите, невеста, так невеста Леше попалась – напилась, себя не помнит.

— Пей, молодушечка, пей не стесняйся. У нас же в деревне как: пьют, чтоб покачивало, едят, чтоб попучивало.

— Не знаю, насчет поесть, но выпить здесь любят. Иные запиваются… А живут плохо – в избах грязь, вонь, теснота…Далеко деревне еще до города.

Мать воспротивилась:

— За всех-то нонешних не скажу, а в доседьно-то время у доброго хозяина в коровьей стайке можно было босиком ходить, почише чем в городских фатерах. А уж избу на великие праздники бабы-чистотки изнутри и снаружи шоркали веничком-голячком с дресвой – с песочком озерным… Да и теперь… Это у лодырей да пьяниц грязь непролазная…

— Мой тятя, бывало, пальцем по полу проведет, пыль приметит – всё, девки, подтыкайте юбки, мойте, шоркайте, – поддержал отец мать. – В овечьих носках по полу ходили.

Марина слушала, снисходительно улыбаясь, потом стала зевать, от скуки шепотом выспрашивать Таньку про ее жизнь, но та, покраснев, сердито воротила лицо в сторону, отвечала коротко, неохотно, а потом и вовсе, не дослушав молодухины поучения, выскочила из-за стова и упорхнула в избу.

5

Отец решительно пытал Алексея насчет городской жизни.

– Мне эти фатеры… в каменных домах…и на дух не нужны, – воздух там тяжелый. И нужник подле кухни: где едят, там и по нужде ходят…

– Но ты, батя, шибко не переживай, тебе такая фатера и не светит, – рассмеялся Алексей. – Дохлый номер… Чтобы в городе квартиру получить, надо семь дыр провертеть. Люди по десять лет ждут, ради угла на вредных заводах здоровье гробят…

В разговор встряла Марина.

– Ничего, Алексей в городе приживется, связи заведет, можно и насчет квартиры похлопотать. Не век же вам в халупе вековать. Папа поможет… А квартира…

– Размечталась, – усмехнулся Алексей.

– А что, надо мечтать.

– Конечно, надо – дешево стоит. Как в песне, – Алексей пропел: – Надо мечтать, дети орлиного племени…

– Да я чо и кумекаю, – гнул свое отец. – Мне бы домик с садом-огородом…

– Нынче, у кого шарабан мало-мало варит, из деревни в город рвутся, – толковал Алексей, колотя себя лоб. – А у кого пустой котелок – тюбетейку носить – те навоз в деревне колупают.

– Ну, да и греха не знают, – прибавила мать.

Алексей растолмачил родителям, что, продав избу, можно купить домик на отшибе города, в «нахаловке», где, чихая на запреты, из бросового горбыля, опилок и шлака лепят деревенские переселенцы засыпнушки, словно ласточки из козьего гороха гнезда под застрехами крыш. Голь на выдумки мудрёна… У одних в кармане пусто, выросла капуста, а у кого в мошне густо, те выкладывают хоромы из белого кирпича или бетонных блоков. Городским головам ничего не остается, как узаконивать «нахаловки», подводить воду, величать улки и переулки и даже открывать мелочные лавки.

– В «нахаловках» можно и огородину заводить, и сад разбить, и курей, свиней держать, как в деревне, – рассуждал Алексей. – По осени мясо, картошку, моркошку и прочий овощь – на базар. Лишняя копейка карман не тянет…Жил я на квартире у одного хохла – здоровущий такой, навроде Хитрого Митрия, – так тот, батя, на цветах разбогател. Да… Тоже в «нахаловке» обитал… Цветов полон огород, жена на базаре продает… возле кинотеатра… у ресторана… И до чего дотумкался, башка: чтобы цветы не воровали по ночам, тоненькие проволочки вокруг каждого цветка обмотал и под напряжение. Вор цветок хвать, – сразу такой звон, что и мертвого разбудит. А там волкодав с телка. Догонит, пополам перекусит. Ну и сам выходит с дробовиком. Крупной солью ка-ак в зад саданет, век будешь чесаться… Так что, батя, посадишь огородик, заведешь пару свиней и заживешь кум королю… Вон, можно, к Егору во Владик податься. Там же такой климат – оглоблю в землю сунешь, осенью с оглобли можно яблоки сымать…

Пока Алексей, не зазывая к себе в город, малевал отцу сытую городскую жизнь во Владивостоке, Марина обихаживала Ванюшку, подкладывая ему котлеты и подливая чай, забеленный молоком.

– Ну, и кем ты у нас будешь, Иван Петрович? – склонясь к Ванюшке, приглаживала настырный вихор на его макушке. – Летчиком? Врачом?.. Кем?

– Художником… – едва слышно пролепетал смущенный Ванюшка.

– Он же рисует всю дорогу, – улыбнулась мать. – Всю гумагу изрисовал. Кинешься лампу зажигать, нечем стеколку вытереть…

– Ну, маленькие все рисуют. Это для общего развития полезно, а для жизни надо что-то серьезное выбирать.

– Нарезчиком будет – сердито предрек старший брат.

Марина вопрошаюше посмотрела на Алексея и тот пояснил:

– Дуру будет нарезать на дураковаляльной фабрике, – брат захохотал во все луженое горло.

Мать шатнулась, оглядела большака круглыми глазами: дескать, не все дома, к соседям ушли, и, окстясь, замахала рукой.

– Тьфу на тебя!.. Балаболишь боталом чо попало!.. Да он, может, почише вас будет… Нарисовал, Марусенька, как я корову дою, – обернулась свекровь к молодухе, – да так шепетко вышло, не отличишь, адали живые.

– Ты бы, Тарзан, лучше отцу денюжки нарисовал… зеленые…синенькие, красненькие… – старший брат ревниво скосоротился. – Хотя… есть художнички от слово «худо» – не сеют, не жнут, лучше нашего живут. Кайло бы им в зубы, и – вкалывать…

6

Марина, притомившись, убрела спать в тепляк; без нее краснобаевское застолье запахло привычным скандалом, – отец начал хмелеть, глаза помутились злой тоской, словно оплеснутые изнутри крепкой брагой.

– Не-е, надо в город перебираться, – горько вздохнул он и прибавил в попрек Алексею. – К Егору придется, раз ты не зовешь.

– Да я сам в городе без году неделя, еще на ноги не встал…

– Бросать нам тут шибко-то нечего, коровенку продать да курям головы откатать…

– Сиди-и, сиди, прижми свою терку, – осадила его мать. – Везде хорошо, где нас нету…

– Где вас с Шеститкой нету, там, конечно, хорошо, – съязвил отец, но мать, пропустив мимо ушей язву, продолжила: