Вырождение международного правового порядка? Реабилитация права и политических возможностей - Билл Боуринг

права и общественной утопии «в постмодернистской перспективе». Очевидно, что «постмодернистский» здесь означает лично дузиновскую смесь постструктуралистской философии и лакановского психоанализа.

Вот эта формулировка:

«Утопия, проектируемая воображаемым прав человека, есть общественная организация, которая признаёт и защищает экзистенциальную целостность людей, выраженную в их воображаемой области»[655].

Но это, конечно, не только не конкретная утопия, но и не утопия вообще. Мне гораздо больше нравится обращение к утопии Славоя Жижека, когда он пишет:

«…Хотя, что касается их положительного содержания, коммунистические режимы были главным образом тягостной неудачей, породив террор и страдание, в то же время они открыли некоторое пространство, пространство утопических ожиданий, которое, помимо прочего, позволило нам оценить неудачу собственно действительно существующего социализма»[656].

Что же подразумевается под «воображаемым прав человека»? Авторы объясняют, что для них права человека, или, вернее говоря, дискурс прав человека, поддерживает «фантазию целостности», неразрывно связанную с мечтой другого. Несколько позже авторы обращаются к «искупающему свойству экзистенциальной целостности», которое есть работа воображаемого. Эта фантазия целостности помогает в свою очередь конструировать наши радикально межсубъектные «я».

Поначалу может показаться, что здесь наводится тень на плетень. Но дальше следует разъяснение в совершенно ином стиле. Итак, согласно авторам, когда борьба против несправедливости принимает форму прав человека, то есть когда люди борются против несправедливости, используя язык прав человека, сами права человека наполняются содержанием, энергией и креативностью фантазии, воображаемого или воображения, как это по-разному описывается.

Несмотря на прочую критику, в данном пункте я оказываюсь очень близок к этим авторам. Это моё мнение, что права человека происходят из революционной борьбы и получают от неё своё содержание. Я чётко и ясно определил бы происхождение трёх поколений прав человека во Французской революции, Российской революции и антиколониальной борьбе 1960-х. Это моё мнение, что права каждого поколения каждый раз наполняются политическим — и даже революционным — содержанием заново и только когда они вновь присваиваются в борьбе. Это — философски реалистичная перспектива, в которой идеи и слова — дискурс — не просто риторика, а могут приобрести причиняющую силу и воздействие. Однако полагаю, что подход авторов — не только невосполнимо идеалистичен, но также и — опять — ведёт их к существенным ошибкам.

Так, отрывок, анализирующий проблемы признания обращается к «саморазвитию» (его отрицание включает эксплуатацию и насилие), «самоопределению» (в контексте демократического принятия решений) и «самоуправлению» (в контексте деколонизации)[657]. Эти три термина, кажется, используются попеременно. А ведь это «самоопределение», как я показал в главе 1, приобрело скандальное и революционное содержание через Российскую революцию и сражения за деколонизацию. Использовать в этом контексте термин «самоуправление» — не только ошибка, но и симптом неспособности ухватить материальное революционное содержание прав человека.

Это, полагаю, и есть причина, почему для Дузинаса и Гири права человека являются или утопической фантазией или компонентом программы индивидуального саморазвития. И здесь где-то рядом опять таится дух Хайдеггера.

Как я уже указал, последний текст Дузинаса, претендуя и на рассмотрение темы прав человека, представляет ещё один драматический поворот в ориентации этого всегда неожиданного специалиста. На сей раз Дузинас очарован тем, что он описывает в начале книги как «тёмные размышления Карла Шмитта[658] и Джорджо Агамбена[659], его современного ученика»[660]. Его прочтение Шмитта и Агамбена опосредовано ультрашмиттеанской книгой, в издании которой он участвовал, «Суверенитет и недовольные им»[661] Уильяма Раша, работой, которую он описывает как «чрезвычайно интересную». В то время как Блох упомянут лишь пару раз и не обсуждается, Шмитт появляется даже чаще, чем утверждает индекс, перечисляющий 11 вхождений. Я насчитал, по меньшей мере, на пять больше ссылок по существу. Тон их знаменателен. Несмотря на яростные атаки, Хабермас вынужден признать, что Шмитт, «возможно, одержал верх»[662]. Дузинас ссылается страницей далее на «предвидение»[663] Шмитта и начинает отрывок словами «согласно Карлу Шмитту…»[664]. Формулировки вроде этой появляются несколько раз[665]. Дузинас в одном месте обращается к «влиятельной теории Карла Шмита…»[666], которая совершенно верна, по его мнению. А «тёмные размышления» — это умеренная критика крайне правого специалиста, «коронного юриста Третьего Рейха». Я предпочитаю работу Ян-Вернера Мюллера, блестяще проанализировавшего пагубное влияние Шмитта на послевоенную европейскую мысль, особенно среди авторитарно-католических исследователей[667].

Тут есть один критический фрагмент, ведущий, между прочим, к важной формулировке относительно прав человека. Обсуждение Жан-Люка Нанси ведёт Дузинаса к тому, чтобы «понять ошибку Карла Шмитта и его последователей»[668]. Для Дузинаса, Шмиттово известное «выделение отношений между другом и врагом чрезвычайно проницательно, что касается международной сцены»; но цена, которую платит Шмитт — «в значительной степени неправильная картина внутренней политики», которая «преуменьшает или даже неправильно истолковывает важность внутреннего социально-политического конфликта». К моему изумлению, Дузинас продолжает: «…Не есть ли это также именно действие прав человека?».

«Требования и борьба вокруг прав человека выносят на поверхность исключение, господство и эксплуатацию и неизбежный раздор, которым проникается социально-политическая жизнь. Но в то же время они скрывают глубокие корни конфликта и господства, ставя борьбу и сопротивление в рамки терминов правовых и индивидуальных средств, которые в случае успеха ведут к отдельным мелким усовершенствованиям и маргинальной перестройке общественного здания»[669].

Внимательный читатель отметит, что эта формулировка в точности противоположна моей. В мире Дузинаса лишь критик «держит разрыв открытым», обнаруживает и борется «за трансцендентность в имманентности». Массы в этом не участвуют!

Точно так же Дузинас утверждает, что «права человека защищаются или нарушаются локально»[670], и что «несмотря на различные международные соглашения и механизмы, следует подчеркнуть, что права человека нарушаются или защищаются локально»[671]. Он даже объявляет, что «права человека могут осмысленно существовать только в контексте национального государства»[672].

Глава 1 этой книги и вся последующая аргументация ставят меня в диаметральную противоположность Дузинасу[673]. Предвкушаю продолжение дебатов.

Перрин

По сравнению с текстом недавней познавательной статьи Перрина, у Дузинаса действительно стиль пособия — требовательный, но ясный. Работа Перрина иногда темна, но возмещает пристальное внимание как неотразимая критика с весьма отличного направления. «…Релятивистская или постмодернистская идея различия» лежит в основе его обсуждения[674]. Его выбор в качестве первичной ссылки Мори́са Бланшо́, умершего в 2003 г., также на первый взгляд удивителен. Бланшо лучше всего известен своим «постоянным вниманием к „вопросу литературы“, одновременным применением и исследованием весьма странного опыта письма». Он был близок к Жоржу Батей и Эммануэлю Левинасу, и хотя, подобно Дузинасу, имел ясный долг перед Хайдеггером, его позицию нужно отличить от Хайдеггерова понимания своего собственного бытия