Вырождение международного правового порядка? Реабилитация права и политических возможностей - Билл Боуринг

современное развитие диалектики (всегда больше, чем просто конфронтации) между поколениями прав. Реализация — возможность юридического рассмотрения — социально-экономических прав и несводимость групповых, особенно культурных, прав, в числе насущных вопросов, а Дузинас обходит их. Надеюсь, что в этой книге я представил лучший взгляд на них.

В особенности я отмечаю отказ Дузинаса заниматься историческими и современными мировыми вопросами касательно исламской или иных не западных традиций. Никто из нас не анализирует и не критикует влиятельный тезис из «Столкновения цивилизаций» Сэмьюэла Хантингтона, в коем ислам сменяет советскую Империю зла в качестве главного противника западной, христианской цивилизации[600]. Я указал бы здесь на важную работу ‛Абдаллаха ан-На‛има о кросскультурных подходах к правам человека[601]. Следует также упомянуть о полемической работе Иссы Шивъи «Понятие прав человека в Африке» с её заключением, что существующая идеология прав человека «…равносильна производству и воспроизводству идеологии прав человека, которая объективно составляет опору империалистического угнетения Африки, с одной стороны, и военно-авторитарного господства в её народах, с другой»[602]. Я обращаюсь к этому вопросу в главе 9.

Я всё же более критичен к тому факту, что работа «Конец прав человека» ни в каком смысле не междисциплинарна. Она широко обращается к вопросам философии, но с точки зрения теории права. Не учтено широкое различие перспектив дисциплин политологии и социологии, антропологии и международных отношений. Это неутешительно, ввиду утверждений, что «право должно быть лишено своей гегемонистской роли в исследованиях прав человека, и перемещено в область политологии, междисциплинарной науки между философией и социологией, между общественными науками, и между политологией и международными отношениями»[603]. Мой ответ состоит в том, что хорошее сочинение о правах человека располагается только в таком междисциплинарном пространстве. Иначе читатель остаётся неосведомлённым о нарождающейся взаимосвязи между правами человека и международными отношениями[604]. И этот разрыв, такая апория, является, возможно, причиной слабости следующего утверждения:

«Когда международная политика находится под властью риторики прав, никакая моральная аргументация не может сопротивляться желанию даже маленьких групп приобрести автономию и государственность. ‹…› Карта мира в виде мозаики государствишек будет естественным продолжением агрессивной логики прав, но огромная дистанция будет отделять его от того космополитического мира, к которому, как надеялся Кант, приведут права»[605].

Это — единственная ссылка в «Конце» на колосящееся поле прав меньшинств и групп, и поразительно упрощённая. Опять же, я стремлюсь представить, по меньшей мере, более серьёзное исследование — оно последует в главе 9.

Взгляд «Конца прав человека» намного более узок, чем было обещано, и для этого, говоря словами самого Дузинаса, могло быть серьёзное основание. Дузинас стремился написать имманентную критику западной традиции прав человека. Под имманентной критикой я разумею, поэтому, критику прав человека, осуществляемую изнутри, ресурсами само́й западной философии — см. мои размышления над работой Майкла Солтера в главе 9. Такой вид критики, как показал Маркс,— часто является наилучшим. Так что Дузинаса не следует осуждать на этой почве. Он поставил вопрос несколько иначе:

«Мы исследуем с либеральной и нелиберальной перспектив основные кирпичики понятия прав человека: человека, субъект, юридическое лицо, свободу и права, и т д. Бурке, Гегель, Маркс, Хайдеггер, Сартр, психоаналитический, деконструктивистский, семиотический и этический подходы будут использованы, чтобы, для начала, углубить наше понимание прав, а затем критиковать аспекты их действия»[606].

Обратите внимание, что как «либеральная», так и «нелиберальная», интеллектуальные тенденции — западные.

Критика Дузинаса, поэтому, не концентрируется на проблеме законности дискурса прав человека как «господствующего дискурса», как форме правового империализма; хотя в этом тексте он совершенно ясен в отношении роли права в процессах глобализации: «…Демократия и верховенство права всё больше используются во избежание подчинения экономических и технологических сил какой-либо иной цели, кроме их непрерывного расширения»[607]. Вместо этого, Дузинас в этой книге, как и в своих более ранних работах, противостоит бездне, разделяющей право и правосудие, непреклонной тенденции права стереть человеческие различия и непосредственность во имя абстракции и универсализации. Отличие этого текста в вере, что он нашёл своего рода искупление.

Доузинас использует необычный метод организации своего пособия. Оно разделено на две части. Первая часть озаглавлена «Генеалогия прав человека», и стремится изложить историческое развитие естественного права от греческих классиков до превращения естественного права в права человека в ходе и после Французской и Американской революций. Вторая часть намного более амбициозна: «Философия прав человека». Она начинает, что не удивительно, с Бурке и Маркса в ролях «классических» критиков прав человека, за которыми следуют обращения к вопросу прав Канта (коему посвящено восемь страниц[608]) и Сартра.

Читатель может догадаться, что за Кантом последует его самый убедительный критик, Гегель. Гегелю отводится 11 страниц обсуждения после промежутка в 15 страниц[609]. Что же содержат эти вклинившиеся 15 страниц? Здесь Дузинас вновь демонстрирует свой (возможно, похвальный) недостаток почтения к интеллектуальной хронологии или развитию и свой вкус к новизне и иконоборчеству. Герой этих 15-ти страниц[610] не кто иной, как Мартин Хайдеггер, не часто рассматриваемый как теоретик прав человека. Какую роль этот спорный философ человека как «пастуха бытия» играет в экскурсе Дузинаса, будет исследовано ниже. Но ключевые доводы этой части, глав 11 и 12[611], посвящены применению психоанализа — особенно работ Лакана, Салецл, Жижека — к праву и правам человека. Читатели предыдущей работы Дузинаса уже знают, что прежним ориентиром Дузинаса была «этика инаковости» Левинаса.

Подлинный герой поисков намного более неожидан, хотя, как теперь очевидно, он только временная опорная точка для Дузинаса: это марксистско-утопический философ Эрнст Блох. Главным вкладом Эрнста Блоха была разработка «теологии освобождения»[612] в 1960-х — он известен как «атеистический теолог». Дузинас объясняет свой выбор следующим образом:

«Его грандиозный и красноречивый утопизм, пропитанный центрально-европейской еврейской культурой и ценностями немецкого романтизма, остаётся непревзойдённым, хотя после краха коммунизма уже не фешенебелен и не „политкорректен“. Блох представляет подлинное развитие Маркса: он сохраняет главные элементы его критики прав, но обнаруживает в традиции естественного права ту исторически переменчивую, но вечную человеческую черту сопротивляться господству и угнетению, мечтать об обществе, в котором „человек будет ходить выпрямившись“, и бороться за него»[613].

Сомнительно, превосходит ли это Маркса на самом деле. Но, что самое важное для Дузинаса, Блохова версия прав человека «принимает конкретную форму надежды, что подлинная гуманность ещё грядёт»[614]. Собственным языком Дузинаса, на заключительной странице его работы, это изложено так: «Права человека — необходимое и невозможное требование права к правосудию[,] …интерес к политической и этической утопии, явление коей никогда не произойдёт, но чей принцип может замещать суждение нынешнего права»