Постоянство хищника - Максим Шаттам

любит, когда ей возражают. Но интеллект Люси взял верх над эмоциями, человек одолел зверя. Лицо смягчилось, когда логичные доводы Людивины победили ее самолюбие.

– Попросите Рьеса подготовить снаряжение, мы выезжаем через двадцать минут.

Людивина в последний раз прочла имя Антони Симановски на листке, который сжимала в руках.

Казалось, что она держит жизнь Хлои Меньян.

Почти невесомую.

34

Вторичная травматическая диссоциация.

Хлоя чувствовала себя пассажиркой в собственном теле. Она наблюдала за происходящим, но переживала это как информацию, а не как ощущение. Разум отделился от тела. Пропасть между ними увеличивалась, и в нее выплескивалось все невыносимое для психики. Хлое становилось все равно, чем все кончится, – очень удобная пропасть. И не просто удобная, а необходимая для выживания, чтобы разум не разорвался на части, не разлетелся на тысячу осколков. Которые невозможно соединить обратно.

На самом деле Хлоя тонула. Медленно. Она погружалась в ужас, этот ужас был черной, липкой, жгучей субстанцией, которая поглощала часть ее, а то, что оставалось, насквозь пропитывалось густой слизью. С каждым днем слизь становилась тяжелее и тянула ее все глубже во тьму.

Хлоя перестала считать. Совсем. Ни часы и дни, которые помогли бы сохранить смутное представление о времени, ни те разы, когда она вылезала из чана, ни уж тем более нападения Огрызка. Так она и назвала его – Огрызком. Вот чем он был для нее. Мусором. Он обращается с ней как с вещью, она будет поступать так же.

Вот только он имеет власть над ее жизнью и смертью. Он выпускает ее из норы, он ее кормит, он решает, затянуть ремень на шее потуже или снять после того, как натешится. Он ее хозяин. Но не бог! В этом Хлоя ему отказала. Он может подчинять ее, унижать, издеваться, но душу она ни за что не уступит. Хозяин, но не бог.

Она читала о стокгольмском синдроме, знала, как это бывает, когда заложник начинает испытывать симпатию к своему похитителю. Для Хлои это было неприемлемо. Она испытывала к Огрызку чистую, беспримесную ненависть. В первую очередь потому, что они даже не разговаривали, он только отдавал приказы. Хуже, чем собаке. Между ними не было никакой связи, даже простейшего человеческого общения. Тому, что он с ней делал, не могло быть оправдания.

Какое-то время Хлоя надеялась, что сможет переломить ситуацию, искала лазейку, способ освободиться, даже напасть на него, если представится возможность. Но этот сучий потрох оказался неприступен. Словно все идеально продумал и спланировал. Отрепетировал, как она однажды подумала. Каждый жест, расстояние между ними, порядок действий. Он ничего не оставлял на волю случая, не держал на виду опасных предметов или того, что могло бы служить оружием. Даже ела она руками из пластиковой тарелки, которую он сразу забирал. И как бы она ни старалась изучать каждый его шаг, каждую деталь вокруг, не появлялось и намека на надежду.

В конце концов Хлоя стала просто ждать. Пусть сам решит, что делать. Освободит ее? Неизвестно. Крохотная часть души цеплялась за желание жить, за остатки внутренней силы, чтобы не свихнуться. Ведь невозможно оставаться в своем уме, понимая, что она обречена, и терпеть зверства в ожидании казни. Ей все еще хотелось верить. Она должна была верить. Даже если воспоминания о детях и муже размывались и отдалялись, будто страдание лишало смысла все, что было ей дорого.

Огрызок поднял крышку чана, и свет от кукольных голов проник внутрь вместе со свежим воздухом. Лестница опустилась и уперлась в пол, приглашая ее подняться наверх.

Приказывая подняться – так будет вернее.

Хлоя разогнула затекшие конечности. Она ничего не чувствовала, но начала механически карабкаться, не замечая, что тело напрягается, а мышцы с каждой ступенькой сводит все сильнее. Эффект травматической памяти. Когда она ляжет на стол, от нее останется лишь твердая оболочка. Ничего, кроме основных реакций. Огрызок ударит ее, чтобы «смягчить мясо». Эти слова он пробормотал в прошлый раз. Себе под нос. Они выражают суть его отношений с людьми: он говорит с собой и никогда с Хлоей, только чтобы заставить подчиниться.

Она стояла на холодном полу, слушая назойливое тиканье часов, идущих задом наперед. Огрызок указал пальцем на стол.

Но на этот раз добавил то, чего раньше никогда не говорил. Прошептал себе под нос, но Хлоя расслышала.

– Давай еще немного… Ради меня. Пока она не станет бессмертной.

35

Дом был идеальным.

Относительно уединенный. Старый, с очень толстыми стенами, внутренним двором, защищенным непроницаемой живой изгородью, и двумя крепкими сараями, достаточно просторными, чтобы спрятать там машины или устроить звуконепроницаемую камеру.

Торранс припарковалась поодаль, на боковой дорожке, которая вела к густому перелеску, и они с Людивиной стали смотреть в бинокль. Перед покосившимися воротами стоял старенький «Пежо-205», но дом Антони Симановски не подавал признаков жизни. Только грозная немецкая овчарка бродила по территории, навострив уши. И это было проблемой. К дому не подойти незаметно, а если потребуется вмешаться, с собакой придется разобраться.

Людивина начала привыкать к мысли, что Симановски и есть маньяк. Слишком уж много совпадений. Тюремный стаж, перерывы в серии преступлений. Изнасилования… В молодости работал на шахте «Фулхайм». А главное, детство провел рядом с шахтой «Жиструа». Он мог наведываться в оба колодца, «Гектор» и «Лекувр». Какова вероятность, что профиль, так похожий на профиль Харона, найдется в нужной возрастной группе?

За три часа наблюдения Симановски не появлялся ни снаружи, ни в окнах с их стороны. Может, он на работе? На этот счет у Торранс были большие сомнения. Пока они ехали, Людивина поинтересовалась, что у него за работа, и оказалось, что это типография дяди. По-видимому, он нечасто там бывает. Если так, это не работа, а прикрытие…

Жена умерла два года назад. От болезни. Судя по всему, после выхода из тюрьмы Симановски жил один.

Людивина заметила вольер сбоку от дома. Клетка из дерева и проволочной сетки, в которой на насестах сидело штук десять черных птиц. Не экзотических и не особо красивых. Людивина в орнитологии не разбиралась, но ей показалось, что это обыкновенные черные дрозды. Кости, найденные в «Фулхайме», нужно отправить специалистам, пусть определят, все ли они одного вида, и если да, то какого.

В глубине души она уже знала. Они перед ней, в этом вольере.

Собака повернула к ним морду, посмотрела прямо на бинокль Людивины, и сердце у той забилось быстрее. Если они так глупо спалятся, это будет просто катастрофа. Впрочем,