Однажды ты узнаешь - Наталья Васильевна Соловьёва

– Ты хочешь к нам в отряд? Я говорил уже с историком по твоему поводу, поверь. Сейчас не лучшее время, ты должна это понять. Я бы сам при первой возможности…

– Нет, Леша, я не хочу в отряд. Просто передай записку. Ты можешь?

– Это до такой степени важно?

– Да. И ни о чем меня больше не спрашивай.

Леша наконец смирился:

– Хорошо.

– И обещаешь не читать?

– Обещаю, – буркнул Леша.

Я знала, что он сдержит слово. Крепко обняла его, прощаясь. Как в последний раз. Я знала, что между нами больше ничего не будет, как прежде.

В записке было следующее:

«Владимир Михайлович, Вы говорили про справедливость. Владек ходит ко мне. Я хочу его убить. Нужна помощь. Ни в коем случае, прошу Вас, заклинаю, не говорите Леше».

На следующий день историк через парнишку-связного назначил мне встречу в лесу. Идти было страшно – важно было, чтобы никто, особенно Владек, не заметил.

Пришла в условленное место – к счастью, мне, городской, найти было несложно – за деревней свернуть направо и дойти до высокой сосны, которая виднелась с тропинки. На поляне, как мне показалось, никого не было. Стояла тишина, ни одна ветка не хрустнула, лишь вдалеке грустно кричала какая-то беспокойная птица. Я подумала: война, а ведь перелетные птицы уже улетели. Им не до нас – война не война, их ведет природа, что бы ни случилось. А я – как эта одинокая и никому не нужная птица, и зимовать мне здесь.

Вдруг у меня за спиной словно из ниоткуда возник наш историк.

– Нина… Как ты?

Я испугалась, но все равно была очень рада его видеть.

– Владимир Михайлович… я… – Тут я, конечно, расплакалась. Мне было стыдно и тяжело говорить про Владека.

Я плакала – он утешал меня. С ним я почувствовала, что могу быть откровенной, честно рассказать о себе и своих чувствах, чего я не могла себе позволить, к сожалению, с Лешей. Тот был слишком порывистым и уязвимым для этого. Я ненавидела Владека, и мне важно было хоть кому-нибудь открыто рассказать об этом.

– Ну что ж… Нина, война… – говорил историк. – Ты сильная, н-да, я сразу это понял, увидел в тебе.

– Скажите, как мне наверняка побыстрее его убить? – спросила я, утирая слезы.

– Нина, – замялся историк. – Я понимаю, что тебе будет трудно, но… Я попрошу тебя подождать.

– Как подождать? Я не могу…

Я не могла себе представить, что мне нужно будет еще ждать, улыбаться Владеку, ублажать его. Я каждый день представляла, как что-нибудь с ним сделаю, – и только надежда, что все может произойти в любой момент, давала мне силы.

– Понимаешь, он нужен нам, – возразил историк. – У него могут быть важные сведения. Н-да…

– Да какие у него сведения? Он же просто хвастливый чурбан!

– Он мог бы делиться с тобой своими планами, куда он поедет, например. Может, будет где-то встречать немцев. Может быть, даже офицеров, понимаешь? Что-то наверняка он расскажет тебе. Мужчины обычно бывают разговорчивыми, ну… в такие моменты… Это очень ценная для нас информация.

Я не могла поверить:

– А если бы я была вашей дочерью? Вы бы тоже меня об этом попросили? Вы представляете, чего мне это стоит?

Историк молчал, а я не могла успокоиться:

– Вот так лежать под ним каждый день? Терпеть его? Ублажать? Как вы можете?

Я заплакала. Мне стало обидно, что и здесь я не нашла понимания. Историк прижал меня к себе:

– Ш-ш-ш, девочка моя. Моя девочка. Нет другого способа, понимаешь? Ну убьешь ты его… Да даже я, если хочешь, хоть сегодня сам его убью. Что пользы в этом? Они пришлют других вместо Лобановских. Еще более лютых. А ведь именно сейчас у нас появился шанс все знать о них, об их шагах. И речь не о тебе и не обо мне. И даже не о нашем отряде. Это война. Жизни многих людей на кону, понимаешь?

Я и понимала, и не могла представить, что нужно снова терпеть Владека, что нельзя его сразу убить – видит Бог, мне этого очень хотелось.

– Извините, но я не могу.

– Я понимаю, Нина.

– Как мне… убить его? Как это сделать? Чтобы наверняка…

– Вот что… – Историк протянул мне пистолет. – Он заряжен. Вот так снимать с предохранителя, вот так стрелять, видишь?

Я схватила пистолет и прижала его к груди. Мне хотелось бежать, вломиться в хату к сонному Владеку, навести на него ствол и выстрелить!

– Но если можешь… Если только можешь, подожди. Подумай. На всякий случай вот тут камень – его каждый день будет проверять связной в восемь вечера. Если это тебе окажется по силам – подожди. Если нет – никто не осудит. В партизанский отряд для тебя дорога всегда открыта, я лично, Нина, тебе это гарантирую.

Историк так умоляюще смотрел на меня, что сомнения не могли не закрасться в мою душу. Может быть, действительно подождать? Я уже заметила: любое ласковое слово или похвала оказывали на Владека какое-то магическое действие – этот ощетинившийся страшный зверь вмиг превращался в маленького котенка, которому нужна была мамочка. За эти несколько дней он стал называть меня Нинусей, сюсюкать и даже как-то пожаловался на тяжелую работу полицая. Подумала: я ведь действительно могу повернуть слабость Владека в свою пользу. Хитрость какая-то во мне проснулась – Мурины уроки вспомнились.

– А как же Леша?

Историк задумался:

– Леша… Леша… Н-да… Он молодой, горячий. Гордый. Ему нельзя знать про наш разговор, Нина. Никак нельзя, – заключил историк.

– Но он же может узнать про Владека.

– И наверняка узнает – мир не без добрых людей, Нина. И вот тогда он может поступить непредсказуемо.

– Он сам убьет Владека вместо меня!

Историк возразил:

– Или Владек убьет Лешу. Это тоже очень даже вероятно. И другие могут пострадать тоже… Вот что, Нина. Я сам скажу ему.

– Что скажете?

– Что у тебя любовь с Владеком.

– Но это же неправда!

– Неправда. Но все должны в это поверить. И в первую очередь сам Владек.

Я не понимала:

– Но зачем Леше в это верить? Пусть он знает… Пусть он знает, на что мне приходится идти…

– Потому что все знают про ваши чувства с Лешей. Его реакция – лакмусовая бумажка, ты должна это понимать, – рассудил историк.

Я вспыхнула.

– Это ни для кого не секрет. – Он грустно усмехнулся: – В отряде видят, с каким настроением Леша ходит к тебе – как на свидание бежит. Сейчас хоть и война, люди напряжены, но такие вещи естественны. Все всё подмечают. Это