Кавалер Красного замка - Александр Дюма

Выход этот был, как нарочно, приготовлен для них. Друзья вышли во двор и в глубине двора нашли скрытую дверцу, которая вела на улицу Сен-Жермен-Огзерруа.

В это время с моста Шанж съехал взвод жандармов, который вскоре очистил набережную, хотя из поперечной улицы, где стояли два друга, с минуту еще слышен был шум яростной схватки.

За жандармами ехала тележка, в которой везли на эшафот бедную Элоизу.

— В галоп, в галоп! — раздался голос.

Телега промчалась в галоп. Лорен увидел несчастную девушку, стоявшую с гордым взглядом и улыбкой на губах, но не мог обменяться с нею ни одним жестом, а она проехала, не заметив его в водовороте горланившей толпы.

Мало-помалу шум стал слабеть.

В то же время дверца, через которую вышли Морис и Лорен, снова отворилась, и из нее вышли в разорванных и окровавленных платьях трое или четверо мюскатенов. Вероятно, только они и уцелели из всей группы.

Последним вышел белокурый молодой человек.

— Увы, верно, это дело никогда не удастся! — сказал он и, бросив иззубренную и окровавленную саблю, кинулся в улицу Лавандьер.

XXVIII. Кавалер де Мезон Руж

Морис поспешил возвратиться в отделение, чтобы принести жалобу на Симона.

Правда, перед расставанием с Морисом Лорен нашел средство посущественнее, а именно: собрать нескольких фермопильцев, ждать Симона, как только он выйдет из Тампля, и убить его в схватке; но Морис формально воспротивился такому плану.

— Ты погиб, если будешь расправляться своими руками, — сказал он. — Уничтожим Симона, но уничтожим законным порядком. Это нетрудно будет сделать нашим юристам.

Итак, на следующее утро Морис отправился в отделение и представил жалобу.

Но как удивился он, когда президент, выслушав его, отозвался, что не может быть судьей в деле двух достойных граждан, одинаково одушевленных любовью к отечеству.

— Хорошо, — заметил Морис, — теперь я знаю, чем заслужить репутацию достойного гражданина. Созвать народ, чтобы убить человека, который вам не по душе, — это, по-вашему, любовь к отечеству! В таком случае я примусь за систему Лорена, которую имел глупость оспаривать. С нынешнего дня я покажу вам патриотизм, как вы его понимаете, и испробую его на Симоне.

— Гражданин Морис, — отвечал президент, — Симон может быть меньше твоего виноват в этом деле. Он открыл заговор, не будучи призван к этому своей должностью, открыл там, где ты ничего не видел, хотя обязан был открыть его; притом же случайно или с намерением — не знаем этого, — но ты потворствовал заговорщикам, был заодно с врагами нации.

— Я! — вскричал Морис. — Вот это новость! А с кем, гражданин президент?

— С гражданином Мезон Ружем.

— Я? — сказал ошеломленный Морис. — Я был заодно с кавалером Мезон Ружем?… И знать его не знаю и никогда…

— Видели, как ты с ним разговаривал.

— Я?

— Жал ему руку.

— Я?

— Да.

— Где же это? Когда?.. Гражданин президент, — сказал Морис, убежденный в своей невиновности, — ты солгал!..

— Ревность твоя к отечеству увлекает тебя слишком далеко, гражданин Морис, — сказал президент, — и ты сию минуту раскаешься в своих словах, когда я представлю доказательство, что сказанное мною — истина. Вот три различных доноса, обвиняющих тебя.

— Оставьте ваш вздор! — сказал Морис. — Неужели вы думаете, что я так глуп, что стал верить вашему кавалеру Мезон Ружу?

— А почему ты не веришь ему?

— Потому что это призрак заговорщика, готовый всегда составить заговор, чтобы присоединить к нему ваших врагов.

— Читай доносы.

— Читать я ничего не стану, — сказал Морис, — но объявляю, что я никогда не видел кавалера Мезон Ружа и никогда не говорил с ним ни слова. Кто не верит в честь моего слова — пускай скажет мне это в глаза, я сумею ответить.

Президент пожал плечами. Морис, не хотевший быть в долгу перед кем бы то ни было, сделал то же самое.

В остальной части заседания было что-то мрачное и осторожное.

После заседания президент, в душе честный патриот, избранный целым округом уважавших его сограждан, подошел к Морису и сказал:

— Морис, мне надо поговорить с тобой.

Морис пошел за президентом в маленькую комнатку, смежную с залой заседания.

Здесь президент, посмотрев пристально Морису в лицо и положив руку на плечо, сказал:

— Морис, я уважал твоего отца, значит, уважаю и люблю тебя. Поверь мне, Морис, ты подвергаешься большой опасности, изменяя своему убеждению: это первая ступень упадка духа, поистине республиканского. Морис, друг мой, коль скоро теряешь убеждение, перестаешь быть и верным. Ты не веришь, что есть враги у твоей нации, и вот почему ты проходишь, не замечая, мимо них и делаешься орудием их заговоров, сам того не подозревая.

— Черт побери, гражданин! — отвечал Морис. — Я понимаю себя, я человек с характером, ревностный патриот; но ревность не делает меня фанатиком. Вот уже двадцать мнимых заговоров республика подписала все одним и тем же именем. Хотелось бы мне хотя бы раз увидеть их ответственного издателя.

— Ты не веришь в заговорщиков, Морис, — сказал президент. — Хорошо же! Скажи мне, веришь ли ты в красную гвоздику, за которую вчера отрубили голову девице Тизон?

Морис задрожал.

— Веришь ли ты в подземелье Тампльского сада, которое сообщалось от погреба гражданки Плюмо с каким-то домом на улице Кордери?

— Нет, — отвечал Морис.

— В таком случае ощупай и осмотри сам.

— Я не служу сторожем в Тампле, и меня туда не пустят.

— Теперь каждый может идти туда.

— Как так?

— Прочитай вот это донесение. Если уж ты такой неверующий, то я буду убеждать тебя официальными документами.

— Как! — вскричал Морис, читая донесение. — Неужели уж дошло до этого?

— Читай далее.

— Королеву переводят в Консьержери?

— Так что же! — отвечал президент.

— А-а!

— Неужели ты думаешь, что Комитет общественной безопасности принял такую меру, основываясь на каких-нибудь бреднях, фантазии, мечте?.. А?

— Мера эта принята, но не будет исполнена, как тысячи других мер, которые принимали на моих глазах… Вот и все!

— Да читай же до конца, — сказал президент.

И он подал Морису последнюю бумагу.

— Расписка Риша, тюремщика Консьержери! — вскричал Морис.

— Ее заперли туда в два часа.

На этот раз Морис задумался.

— Коммуна, ты знаешь, — продолжал президент, — действует по глубоким соображениям. Она проложила себе борозду, широкую и прямую, ее меры не ребячество… Прочитай эту секретную ноту министра полиции.

Морис прочел:

«Так как нам точно известно, что бывший кавалер Мезон Руж находится в Париже; что его видели в разных местах; что он оставил следы своего присутствия в разных заговорах, по счастью, неудавшихся, то я приглашаю всех начальников частей города удвоить свою бдительность…»

— Ну что? — спросил президент.

— Приходится верить, гражданин президент! — вскричал Морис.

И продолжал читать:

«Приметы кавалера Мезон Ружа: рост пять футов три дюйма; волосы белокурые; глаза голубые; нос прямой; борода каштановая; подбородок круглый, голос приятный, но женский. Возраст между тридцатью пятью и тридцатью шестью».

При этом описании примет какой-то странный свет блеснул в уме Морисе. Он тотчас подумал о молодом человеке, который командовал группой мюскатенов, накануне спас его и Лорена и молодецки разил саперной саблей марсельцев.

— Черт побери, — проговорил Морис, — неужели это он? В таком случае справедливо донесли, что я с ним говорил. Не помню только, пожал ли я ему руку.

— Ну что, Морис? — спросил президент. — Что теперь скажешь, мой друг?

— Скажу, что верю вам, — отвечал Морис в печальном раздумье (потому что с некоторого времени все вещи представлялись ему в каком-то мрачном свете, хотя он сам не знал, что за напасть тяготеет над ним).

— Не играй ты популярностью, Морис, — продолжал президент. — Популярность нынче — жизнь; непопулярность — берегись! — подозрение в измене; а гражданин Морис Лендэ не может быть подозреваем как изменник.

Морису нечего было отвечать на мнение, которое он тоже разделял. Он поблагодарил старого друга и возвратился к себе в секцию.

— Ух! — говорил он. — Переведем дух! Уж слишком много борьбы и подозрений! Пойдем к отдыху, к невинности, к радости; пойдем к Женевьеве.

И Морис пошел на старую улицу Сен-Жак.

Когда он пришел к кожевнику, Диксмер и Моран поддерживали Женевьеву, с которой сделался сильный нервный припадок.

Слуга, вместо того чтобы свободно пропустить Мориса, как обычно, заслонил ему дорогу.

— Но все-таки доложи обо мне, — беспокойно сказал Морис, — и если Диксмер не может принять меня теперь, то я уйду.

Слуга вошел в маленький павильон, Морис остался в саду.