Кавалер Красного замка - Александр Дюма
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Слуга вошел в маленький павильон, Морис остался в саду.
Ему показалось, что в доме происходит что-то необыкновенное. Мастеровые не работали и с беспокойством мелькали по саду.
Диксмер сам показался у дверей.
— Войдите, любезный Морис, войдите, — сказал он. — Вы не из тех, перед которыми запирают двери.
— Но что же случилось у вас? — спросил молодой человек.
— Захворала Женевьева, даже больше, чем больна. Она бредит.
— Боже мой! — вскричал молодой человек, видя, что и здесь его преследуют тревоги и страдания. — Что с нею?
— Вы знаете, любезный, — отвечал Диксмер, — что в женских болезнях никто ничего не смыслит, а особенно мужья.
Женевьева лежала, опрокинувшись на кресла. Возле нее был Моран и давал ей нюхать соль.
— Ну что? — спросил Диксмер.
— Все по-прежнему, — отвечал Моран.
— Элоиза, Элоиза! — шептала молодая женщина сквозь побелевшие губы и стиснутые зубы.
— Элоиза? — с удивлением повторил Морис.
— Ну да, — нетерпеливо отвечал Диксмер. — К несчастью, вчера Женевьева уходила со двора и видела, как провезли эту злополучную телегу с бедной девушкой по имени Элоиза… После того с Женевьевой было пять или шесть нервных припадков, и она не перестает повторять это имя.
— Особенно поразило ее то, — прибавил Моран, — что она узнала в этой несчастной девушке цветочницу, которая продавала известную вам гвоздику.
— Как не знать этой гвоздики! Из-за нее мне чуть не отрубили голову.
— Да, все мы это знаем, любезный Морис, и поверьте, перепугались как нельзя больше. Но Моран был на заседании и видел, что вы ушли из зала свободным.
— Тсс!.. — прервал его Морис. — Кажется, она что-то говорит.
— Отрывистые слова… не поймете, — сказал Диксмер.
— Морис… — бормотала Женевьева, — хотят убить Мориса…
За этими словами последовало глубокое молчание.
— Мезон Руж, — проговорила еще Женевьева, — Мезон Руж!
В голове Мориса мелькнуло что-то похожее на подозрение, но только мелькнуло; притом он был слишком взволнован страданиями Женевьевы, чтобы толковать ее слова.
— Посылали ли вы за доктором? — спросил он.
— К чему, — заметил Диксмер, — это легкий бред, вот и все.
И он так крепко сжал руку своей жены, что она опомнилась и, слегка вскрикнув, раскрыла глаза, которые до тех пор были сомкнуты.
— А, вы все здесь, — сказала она, — и Морис с вами. О, как я счастлива, что вас вижу, мой друг; если б вы знали, как я (она опомнилась)… как мы страдали эти два дня.
— Да, — сказал Морис, — мы все здесь; успокойтесь же и впредь не пугайте нас таким образом. В осообенности есть одно имя, которое нам должно разучиться произносить, потому что оно теперь не в духе общества.
— Какое же это имя? — с живостью спросила Женевьева.
— Кавалер Мезон Руж.
— Я назвала кавалера Мезон Ружа, я?.. — спросила испуганная Женевьева.
— Да, — отвечал Диксмер с принужденным смехом. — Но вы понимаете, Морис, что тут нет ничего удивительного… Публично говорят, что он был сообщником девицы Тизон и что руководил попыткой похищения, которая, к счастью, не удалась вчера.
— Я не говорю, чтоб тут было что-то удивительное, — отвечал Морис, — я говорю только, что ему надо хорошенько скрываться.
— Кому это? — спросил Диксмер.
— Разумеется, кавалеру Мезон Ружу. Коммуна ищет его, а у шпионов Коммуны тонкое чутье.
— Пусть только поймают его, — сказал Моран, — пока он не исполнил какого-нибудь нового предприятия, которое удастся лучше его последней попытки.
— В таком случае, — заметил Морис, — это никак не будет в пользу королевы.
— А почему? — спросил Моран.
— Потому что королева теперь охраняется сильнее прежнего.
— Где же она?
— В Консьержери, — отвечал Морис. — Ее туда отвезли в прошлую ночь.
Диксмер, Моран и Женевьева испустили крик, который Морис принял за возглас удивления.
— Итак, вы видите, — продолжал он, — планы кавалера лопнули!.. Консьержери понадежнее Тампля.
Моран и Диксмер обменялись взглядом, который ускользнул от Мориса.
— Боже мой! — вскричал он. — Как побледнела мадам Диксмер.
— Женевьева, ляг, моя милая, в постель, — сказал Диксмер жене. — Ты нездорова.
Морис понял, что его удаляют, поцеловал руку Женевьеве и ушел.
Моран вышел вместе с ним проводил до улицы Сен-Жак.
Здесь Моран отошел от него, чтобы сказать несколько слов слуге, державшему оседланную лошадь.
Морис был так занят мыслями, что даже не спросил у Морана, с которым, впрочем, он не обменялся ни словом за всю дорогу от дома, кто был этот человек и к чему эта лошадь.
Морис отправился по улице Фоссэ-сэн-Виктор и вышел на набережную.
«Странное дело, — рассуждал он, — рассудок ли мой слабеет или события принимают важный оборот, но только все кажется мне преувеличенным, как будто я смотрю через микроскоп».
И, чтобы хоть несколько успокоиться, Морис подставил лицо под свежий вечерний ветерок и облокотился на перила моста.
XXIX. Патруль
Покуда Морис стоял на мосту, доканчивая свои размышления, и с грустным видом смотрел на протекавшую воду, послышались ровные шаги нескольких человек, как будто походка патруля.
Морис обернулся: точно, это был патруль из национальных гвардейцев, шедший с другого конца моста, и Морису показалось в темноте, что их ведет Лорен.
Действительно, это был он:
”Теперь же, мой друг, нашел я тебя,И счастье уж не оставит меня.”
— Наконец-то я вижу тебя! — закричал он, подходя к Морису с распростертыми объятиями. — Надеюсь, на этот раз ты не будешь жалеть, что угощаю тебя Расином вместо того, чтоб предлагать Лорена.
— Что ты ходишь тут с патрулем? — беспокойно спросил Морис.
— Сегодня, мой друг, я начальник экспедиции. Надо, видишь ли, восстановить нашу покачнувшуюся репутацию на первобытном фундаменте.
И, обернувшись к патрулю, сказал:
— Ружья вольно! Теперь еще не глухая ночь. Можете, друзья мои, толковать о своих делишках, а мы поболтаем о своих.
И Лорен опять подошел к Морису.
— Сегодня я узнал две важные новости, — продолжал Лорен.
— Какие именно?
— Во-первых: нас, то есть тебя и меня, начинают подозревать.
— Знаю. Далее.
— А-а, ты знаешь?
— Да.
— Во-вторых: зачинщиком всего гвоздичного заговора был кавалер Мезон Руж.
— И это знаю.
— Но не знаешь, что заговор красной гвоздики и заговор подземелья — одно и то же?
— И это знаю.
— В таком случае перейдем к третьей новости… Уж этой, наверное, ты не знаешь… Сегодня вечером мы захватили кавалера Мезон Ружа.
— Схватили кавалера Мезон Ружа?
— Да.
— Значит, ты поступил в жандармы?
— Нет, но я патриот; каждый патриот должен служить отечеству, а так как этот кавалер Мезон Рууж своими заговорами произвел гнусные покушения в моем отечестве, то отечество и приказывает мне, патриоту, избавить его от вышеозначенного кавалера Мезон Ружа, который жестоко ему досаждает, и я повинуюсь отечеству.
— Все равно, — сказал Морис, — странно, что ты взялся за подобное поручение.
— Я не брался, на меня его возложили. Впрочем, скажу откровенно, я бы сам стал добиваться этого поручения. Нам необходимо подняться в глазах общественности каким-нибудь блистательным подвигом, потому что от этого восстановления репутации зависит не только наша безопасность, но оно даст нам еще и право при первом удобном случае распороть брюхо гнусному Симону.
— Но как же узнали, что зачинщиком подземного заговора был кавалер Мезон Руж?
— Этого покуда не знают наверное, но только подозревают.
— А! Вы заключаете по догадкам.
— Заключаем по верным следам.
— Любопытно узнать, потому что, наконец…
— Слушай же хорошенько.
— Слушаю.
— Только услышал я крик: «Большой заговор, открытый гражданином Симоном…» (везде суется мерзавец!..), как тотчас же захотел удостовериться в истине собственными глазами. Говорили о подземелье…
— Существует ли оно?
— Существует, я видел своими глазами.
— Итак, говоришь, ты видел…
— Подземелье… Повторяю, что я видел подземелье, ходил по нему; оно сообщается из погреба гражданки Плюмо с одним домом на улице Кордери… точно не помню, какой номер, двенадцатый или четырнадцатый.
— И в самом деле ты ходил в этом подземелье?
— Прошел во всю длину и уверяю тебя — славная труба; притом она была загорожена тремя железными решетками, которые надо было откапывать одну за другой и которые в случае, если бы заговорщикам удалось, дали бы им время, пожертвовав тремя или четырьмя сообщниками, увезти вдову Капет в безопасное место. По счастью, попытка не удалась, и опять-таки открыл эту штуку мерзавец Симон.