Хор больных детей. Скорбь ноября - Том Пиччирилли
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Ему, конечно, и впрямь нужно засунуть в кого-то, но теперь он думает о том, как это выглядит. Его уже трижды штрафовали на работе, и, может, с финансовой точки зрения будет на редкость глупо, если его застукают с женой шефа. Неудивительно, что все ребята выдохнули с облегчением, когда не выиграли проклятую игру в дартс. У Линнигама и Тайрела определенно было по девятнадцать очков.
А что, если она закричит об изнасиловании? Его член бежит в укрытие и падает на бедро. Он думает о вещественных доказательствах и оглядывается. Черт, пуговица, куда она подевалась? Мать все еще тихо смеется, но, по крайней мере, ее не тошнит.
– Эй, слушай, – говорит Вилли, – думаю, у нас тут может быть, эм, недопонимание.
Он проклинает доску для дартса, которую ему подарила на Рождество жена и которая висит у него в гараже. Он каждый вечер тренировался там по два часа, отрабатывая правильное движение запястья. Чертова сука, почему нельзя было подарить новые гаечные ключи, как он просил? Но, блин, нет.
Широколобые сцинки носятся по сточной канаве. Моя мать теперь клонится вперед, завораживающе и соблазнительно. От ее прерывистого дыхания он опять возбуждается. Она дышит очень часто. Окна запотели, а по лобовому стеклу стекают капли конденсата.
Мигающая неоновая реклама пива светится сквозь дымку. Руки у нее вытянуты, одни ногти да тонкие кости, и Вилли готов завыть, не то от вожделения, не то от страха. Она все хихикает, тише и тише, да бормочет что-то про себя – женщина, страдающая от глубокой боли. Вилли не может разобрать слова, но, поскольку она говорит что-то, он решает, что надо присоединиться к разговору и посмотреть, что будет.
– Ты такая хорошенькая, ну, просто очень, я всегда тебя хотел, хотя знаешь, как все мы. А что еще делать, правда? Это же естественно, что мы так смотрим. Я уверен, ты не обижаешься на нас, правда? Но послушай – для такой женщины, как ты, небезопасно ходить в такие места, так поздно ночью, сверкая ножками и тряся сиськами. Тебе нужна поддержка, я думаю. Моя жена, у нее бюстгальтеры такие заостренные, похожи на торпеды, все из проволоки, там дойки даже не шелохнутся, не обвиснут ни разу. А тут ты, лезешь за барную стойку и целуешься с этими чучелами, и все такое. По городу могут пойти разговоры. Может, лучше отказаться от таких занятий, по крайней мере, так близко от дома.
Ей вроде как нравится звук его голоса, и она закрывает глаза, чтобы послушать его излияния. Вилли говорит еще какое-то время, порой запинаясь, потому что не уверен, как будет развиваться эта идиотская ситуация. Если кто-то из парней смотрит, может, стоит послать сигнал, написать что-то на запотевшем стекле: «ЭЙ, Я ТУТ ВЛИП, ПОМОГИТЕ, БЛИН, ВЫБРАТЬСЯ», – но придется писать буквы зеркально, и он все равно не уверен, сколько там из ребят умеют читать.
На блузке расстегнута еще одна пуговица, а юбка опущена почти до середины бедер. Рот выглядит серым в тусклом свете, с примесью неонового малинового цвета каждые несколько секунд, когда мигает реклама. Губы становятся все влажнее, и кончик языка слегка показывается наружу.
Вилли решает просто довести дело до конца. После того как жена за два с половиной года родила троих детей, она не особенно занята мужем, а старшего кладет в постель между собой и Вилли, словно измазанный шоколадом и говном буфер. Будто этого недостаточно, Вилли больше не дают смотреть телевизор.
Когда жена не смотрит сериалы или ток-шоу, ребенок намертво прирастает к ковру в шести дюймах от экрана, каждые десять секунд переключая каналы на пульте. Это сводит Вилли с ума, и он идет в гараж, где кидает дартс, пока не почувствует, что капилляры в недрах сердца вот-вот готовы разорваться. Его брат Джексон был всего на три года старше, а уже умер от инфаркта миокарда. Джексон получил в подарок на Рождество беговую дорожку, пошел и купил себе теплый спортивный костюм, новые кроссовки, спортивные повязки, бутылку для воды и наушники, чтобы слушать саундтрек к «Огненным колесницам», сделал одиннадцать шагов на дорожке и упал мертвым. С тех пор как Вилли увидел своего брата в гробу с накрашенными розовыми щеками, он просто отсчитывает дни до того, как настанет его очередь.
Моя мать кладет ладонь на грудь Вилли и слегка давит, жестом «давай свалим отсюда», словно они – давние друзья. Только через минуту он замечает на ее щеках слезы, хотя она даже не всхлипывает. Это снова возвращает его к мыслям о копах и пакете с травкой, который он запихнул под заднее сиденье. Он удивляется, почему не подумал обо всем этом раньше, почему не дал задний ход, когда увидел, как она уткнулась в мертвую кабанью голову. Он должен был еще тогда все понять, но ведь у него это вечно не получается.
Вилли совершает новую попытку, не зная, что делать дальше. Он хочет просто покончить с этим и пойти за пивом, не дожидаясь, пока помощники шерифа вытащат его отсюда за лодыжки.
– Эх, видишь, если хочешь знать правду, работа меня малехо унижает. Нет, ничего такого против твоего мужа, а мой дом – это просто жуть какая-то: шум, гам, все орут и по полу рассыпан конфетный склад, а дети, господи боже мой, – она не умеет их кормить, половина еды у них в волосах застревает. Поэтому, знаешь, мне нужно смотреть на кого-то вроде тебя. Поэтому парни на тебя пялятся, потому что ты такая красивая. Вот, а ты сюда приходишь, сидишь за стойкой и все такое. Вот почему я хочу секса. С тобой. Потому что ты особенная.
Она, даже не дав себе труда запахнуть блузку, поворачивается на сиденье, чтобы открыть пассажирскую дверь. Вилли уже почти протянул руку, чтобы остановить ее, но опять ему помешала коробка передач, и теперь коробка занимает его больше. В лунном свете она сияет так ярко, что Вилли приходится отводить глаза. Она закрывает дверь пикапа и идет по парковке Лидбеттера к зарослям, а Вилли с облегчением фыркает и решает, что расскажет приятелям, что довел дело с женой босса до конца. Ему не придется выдумывать лишние подробности, потому что ему все равно не поверят, все раньше точно так же потерпели неудачу.
Моя мать смотрит вниз и
