Хор больных детей. Скорбь ноября - Том Пиччирилли

Я тоже их узнаю. Это сапоги моего отца.

И руки на ее шее, которые вначале нежно гладят, а потом сжимают, тоже принадлежат отцу.

СТАРУХА КАКИМ-ТО ОБРАЗОМ пробралась в дом опять. Я просыпаюсь в своей спальне – в спальне моих братьев, – а она стоит рядом, уставившись на слова на стене.

Снаружи еще темно. Во время чтения она шевелит беззубым ртом, выщипывает длинные волоски на подбородке, наклоняет голову и повторяет про себя фразы. Слова тщательно вырезаны по штукатурке старомодным ключом, который остался торчать под последней буквой. Старуха покрякивает и водит костлявым пальцем по бороздкам и изгибам.

– Вы видите здесь смысл? – спрашиваю я.

Она делает вдох – звук при этом такой, словно воздух никогда не перестанет клокотать в ее груди, – и еле шелестит хриплым потрескивающим голосом:

– Конечно, нет. Надо быть не в себе, чтобы видеть смысл в этих глупостях.

Она продолжает глотать и переваривать слова:

– Что это значит? Что за подкорка?

Я сажусь, и от боли там, где сошла кожа, чуть не прикусываю язык. Требуется несколько секунд, чтобы боль утихла и мое зрение прояснилось. Простыни покрыты грязью и копотью, но крови не так много. Откидываюсь на спинку кровати и закуриваю сигарету.

– Нервы в глубине мозга.

– Ну, думаю, мальчики как раз из тех, кто может говорить о таких вещах. Где они?

– Не знаю, – отвечаю я, изо всех сил стараясь не шипеть от злости.

– И как они?

– Без понятия.

– Скучаешь по ним?

Это стандартный обычный вопрос, и, наверное, его обыденность возвращает меня к реальности. Я не думал об этом в таких выражениях. Скучать по ним подразумевает любить или хотя бы испытывать привязанность, а мы за гранью этого, будучи кровными родственниками. Она знает это, но проверяет меня. Мы еще далеки от того, чтобы добраться до сути дела, если вообще туда доберемся.

– Где девочка, Кутс?

– Наверху. Расстроена тем, что братья уехали.

– Дай-ка мне подымить.

Я протягиваю ей сигарету и даю прикурить. Она глубоко вдыхает и кажется, будто эоны, которые износили ее сморщенную оболочку, исчезают. Она вновь молодая и утонченная девушка; курит изящно, как знатная леди. Танцует с моим прадедушкой и смеется над его слабыми попытками завязать романтические отношения. Представляю себе, как она шаркает по комнате, с нее слетают ошметки и лохмотья, и через два шага не остается ничего, кроме горстки тряпок.

Обереги и колокольца, вшитые в ее грязную одежду, звенят по всему дому и раздаются в голове, как и мои растрепанные чувства.

Она немного смущенно садится на краешек кровати. Гнездо из простыней и одеял на полу в углу выглядит так, словно в него собирались отложить огромные яйца.

– Похоже, у тебя выдалась тяжеленькая ночь, – говорит она, показывая на мои раны. – Это буря проделала такое?

Ответ мне приходится обдумать:

– Прежде всего, это проделал убийца по имени Херби, который чувствовал потребность вернуться сюда, в пойму. Поскольку он когда-то выжил, сломав спину аллигатору, в болотах считал себя непобедимым. Но его прикончила молния.

– Правда? – переспрашивает старуха, выпуская дым тонкой струйкой. – Хм, у тебя редкое везение – больше, чем у всех, кого я знала. Еще больше призраков и загадок.

Уже второй раз она говорит это, и до меня начинает что-то доходить. В поисках нужных слов смотрю в сторону от нее, а потом спрашиваю с искренним удивлением:

– Почему? Почему вы так думаете?

– Некоторые вопросы не стоит задавать.

– А некоторые стоит.

Ее лицо суровое, но не пустое. В этих морщинах есть энергия, которая означает что-то, чего мне не понять. Она несет в себе тысячелетние эпитафии, из которых никак полностью не составить ее жизненную подпись.

– У тебя теперь еще и симпатичная короткая стрижка, – говорит она.

Опять провожу рукой по волосам. И правда, так и есть. Мне даже нравится.

– Надо думать, это одна из тайн, которой у тебя больше нет. Этот дурной человек из прошлого.

– Да, больше нет. Но меня гложет другое. Кто убил мою бабушку на крыше школы?

– Думаю, никто не знает и никто никогда не узнает, – отмахивается она. – Ты не найдешь все ответы, как бы ни искал.

– Может, и нет, – соглашаюсь я. – Тогда зачем вы здесь?

– Я тебе уже сказала как-то: свою тревогу я оставляю для стоящего времени и подходящих людей.

– И что, сейчас такое время?

– Нет.

Она докуривает сигарету, слюнявит пальцы и тушит ими горящий окурок. Аккуратно прячет остатки сигареты где-то в лохмотьях, может, чтобы использовать в магических пассах. Устроившись на матрасе поудобнее, она испускает вздох облегчения и начинает клониться вбок. Тишина дома манит и расслабляет. Может, это всеподавляющее влияние безмятежности и успокоения. Думаю, не уложить ли ее в одну из соседних комнат.

Слегка раскачиваясь, пока вокруг оседает пыль, она погружается в эту тишину.

– Ну, хотя бы твой брат больше не выплакивает свои беды в ритме блюза.

– По крайней мере, не здесь.

– Нигде. У него теперь новый способ горевать.

– И какой же?

Она пожимает плечами, и ее тряпки соскальзывают вниз по рукам.

– У тебя не найдется еще того кексика?

– Нет, – говорю я. – Но я могу приготовить еще, если вам понравилось. Это недолго.

– Не надо, не беспокойся. Просто потянуло съесть кусочек.

Наша ночная посиделка почти закончена, и я чувствую, как она собирает свою решимость уйти. Порой это может оказаться сложным, когда давят ночь, темнота и тишина, да еще запах амбровых деревьев.

– Последний раз, когда вы были здесь, говорили о прошлом.

– Да.

– О том, как оно может умереть и возродиться.

– Мне нужно идти.

Она встает и выходит из комнаты, но мешкает в дверях. Я ставлю паузу на счет «три», потом спрашиваю:

– Вы танцевали с моим прадедушкой?

– Этому мужчине медведь на ухо наступил, зато руками он пользовался в совершенстве. Я кучу времени потратила на то, чтобы от него отвязаться. Мало кто из мужчин готов услышать в ответ «нет», и он не был исключением. Пришлось чуть ли не зубами защищать свою невинность.

Она замечает легшую на мое лицо тень и говорит:

– Хлебни-ка супа из бычьих хвостов, тебе пойдет на пользу.

– Да ну на фиг.

Из ее изношенного тела вырывается детское хихиканье, когда она выходит и закрывает дверь. Слышно, как она шаркает по ступенькам, а потом еле ползет по двору в темноту. Ивы задевают своими ветками черепицу, словно умоляя позвать ее назад.

Я очень скучаю по братьям, а они поют новый грустный блюз. Их песня время от времени стучится в мою голову, и бок сжимает