Челюскин. В плену ледяной пустыни - Михаил Александрович Калашников

так быстро темнеет за бортом, но почему-то не мог. Из наплывавшей тьмы вдруг проявился чукотский мальчик с китовым позвонком в руке. Он держал его за выпуклый нарост, как сковородку, и таращился сквозь шахту позвоночного столба. Глядя на Промова через этот костяной глаз, мальчик печально улыбался, совсем как давеча Могилевич.

Дверь в каюту Промова распахнулась. Вместе с этим звуком исчезла черная бездна, чукотский мальчик и портал в его руке. Борис открыл глаза и резко вскочил. На пороге стоял Шапиро. У него было безумное лицо, искаженное страхом вперемешку с какой-то невыразимой торжественностью:

– Все наверх! Скорее! Лед тронулся, господа присяжные заседатели!

Промов протолкнул в горле нежданный сухой ком:

– И ты вместе с ним?

– Про что ты? – Шапиро сверлил его взглядом и, кажется, не распознавал человеческую речь.

– О том, что ты тоже тронутый! – повысил голос журналист.

– Обшивка трещит! Внутрь льется вода! Нам конец! Ты разве не слышишь?

Промов только теперь различил нарастающий скрежет, до этого абсолютно не замеченный. Так сильно «Челюскин» еще не стонал.

Борис кинулся к верхней одежде, в полминуты схватил последнюю мелочь и забросил ее в тревожный чемодан, заполненный всем необходимым и собранный несколько дней назад из обширного багажа.

По коридорам уже торопились люди, толкотни и паники пока не было. Если не считать безумных возгласов Шапиро:

– Лед тронулся, господа присяжные! Лед тронулся!

Промов выбежал на палубу. Она содрогнулась под ногами, раздался чудовищный грохот. Многие вскрикнули, но ожидаемой паники так и не случилось.

Воронин был на капитанском мостике. Он взглянул на часы, молнией пронеслась мысль: «13-е число – черная дата. 13.30 – это конец». На протяжении всех этих недель, пока «Челюскин» стоял без движения, он каждый день спускался на лед, обходил его кругом. Сегодня утром Воронин заметил трещину в корпусе корабля и уже не строил иллюзий.

Старпом оказался рядом, второй помощник тоже. Владимир Иванович сыпал им приказы:

– Старшим бригад – собрать личный состав на палубе. Слеги – на лед. Немедленная эвакуация грузов. Сходни незамедлительно. По ним – женщин и детей. Доротею с младенцем… лично убедитесь, что сошла, и мне доложите. Что у ремонтников?

Старпом отозвался:

– Бригада пытается нашлепнуть пластырь, ничего не выходит, лед разрывает левый борт, невозможно ничего сделать.

Аварийная команда, вся вымоченная в забортной воде, стуча зубами от пронизывающего волнения и ледяного холода, безуспешно ставила задвижку. Матрос Мосолов с размаху ударял кувалдой, в два взмаха расплющивая заклепки, не таясь и не скрывая, приговаривал:

– Во имя Отца…

Мосолов выцеливал заклепку, метко бил:

– Аминь!

Корабельный бок сотрясал удар кувалды.

– И Сына… Аминь! И Святого Духа… Аминь!

Грохот кувалды тонул в грохоте прорывавшегося льда, в корчах «Челюскина».

Людей на палубе пронизывал штормовой ветер, резал по закутанным лицам колючий снег. Красная шкала градусника упала в этот день до тридцати пяти ниже нуля.

Промов направил по скользким, накатанным, как полозья саней, слегам свой скромный чемоданчик. Схватился за ближайший ящик, пустил его вниз. На льду уже стояли люди, принимали скользившие вниз грузы, несли в сторону, подальше от корабля. Работал мотор лебедки, спуская на лед летательную машину Бабушкина.

«Челюскин» сделал резкий толчок, оседая под ледовый панцирь. Люди вздрогнули, на долю секунды остановили работу и тут же принялись за свое. Чрево корабля заполнялось водой, он оседал. Ремонтников отозвали, переодели в сухое, они принялись за разгрузку.

Промова дернули за одежду:

– Боря, айда за мной!

Журналист обернулся. Могилевич не дожидался – увидит его Промов или нет, снова пустился бежать в своей завхозной круговерти. Промов бросился ему вдогонку, не спрашивая, куда и зачем тот его позвал.

Они торопились, почти бежали по коридору. У Могилевича явно была четкая миссия, однако он, будто о чем-то вспомнив, остановился и без стука отворил дверь одной из кают. Это была «квартира» Василевских. Доротея Исааковна сидела с младенцем на руках, как и весь экипаж – паники не проявляла. Малютка ее спала. Могилевич на секунду остолбенел от такого спокойствия:

– Дора, почему ты не уходишь?

– Муж сказал сидеть и ждать его распоряжения… А пока не путаться на палубе под ногами, – запросто ответила молодая мать.

В коридоре раздались торопливые шаги, появился Василевский:

– Дусик, наше время пришло. У тебя все собрано? Давай на выход.

Доротея начала раздавать ему последние указания:

– Захвати кошелку, не забудь. И еще корзинку свободной рукой, иначе Карине негде будет спать.

Корабль качнуло в новой предсмертной судороге. Пол под ногами накренился, предметы посыпались со своих мест. Малышка проснулась и запищала. Голос у Доротеи даже не дрогнул:

– Ну-ну-ну, чего ты? Все хорошо, сейчас пойдем на новое место жительства.

Могилевич приобнял Василевскую, придержал край пеленки, в которую был завернут младенец:

– Удачи тебе, Кариночка. Будь счастлива.

Нежно поцеловал свою «крестницу».

Промов подумал: «Он что, прощается? Зачем?»

Завхоз оставил чету Василевских, кивнул Промову:

– За мной.

Они почти побежали. Могилевич бросал на ходу через плечо отрывистые фразы:

– Я у Шмидта револьвер взял. Надо забить скотину. Чтобы не мучилась. Представляешь, каково это – тонуть в железной банке?

Промов успел спросить:

– А я тебе зачем? Стрелок из меня плохой.

– Стрелять буду я. Мне просто… не по себе мне будет, если я один на один с ними останусь…

Им навстречу попались Яшка и пожилой печник, на пару тащившие бочонок с чем-то тяжелым. Могилевич набросился на них:

– Вы почему еще здесь? Почему не на палубе?

– Глину красную забыли! – сетовал печник. – Без нее печку не сложить!

Яшка ухватился за обрывок фразы Могилевича:

– Вы что, надумали скотину стрелять? – И, не дождавшись ответа, деловито набросился на завхоза: – Ум-то есть или нет? Тебя же рикошетом может убить! Пуле-то из отсека деваться некуда!

Могилевич окинул его быстрым взглядом:

– Выручай, деревня. Если опыт имеется…

В голосе его не было уничижения, словом «деревня» он не хотел обидеть плотника с печником, скорее, наоборот.

– Кинжал подходящий нужен, – сказал Яшка.

Могилевич достал из-за голенища нож с лезвием длиной в ладонь. Яшка скептически его осмотрел, сунул себе за пояс, коротко бросил:

– Подойдет.

За время экспедиции всех взятых в путешествие свиней съели, осталась последняя. Ее держали на черный день, как последний резерв, скармливали ей объедки, сливали посудные ополоски. Корова снабжала часть экипажа, а главное, кормящую мать и двухгодовалую Анечку молоком.

Натужное коровье мычание они услышали задолго до подхода к скотскому отсеку. Эхом разносился по стальным коридорам противный поросячий визг. Промов почувствовал запах – навоза, мочи, сена и жизни, запах животного тепла в этой неуютной железке. Стены в скотских отсеках были обшиты