Дело сибирского душегуба - Валерий Георгиевич Шарапов

Михаил скорчился за переломанным деревом. Снова прозвучал выстрел. Участковый неудачно высунулся — пуля смахнула с головы фуражку. Головной убор покатился в канаву, и у служивого хватило ума не бегать за ним.

— Эй, что за черт?! — заорал Шишковский. — Слышь, старлей, а он точно мирный, этот твой бирюк?

— Откуда я знаю? — зубы участкового выбивали чечетку, а сам он сделался каким-то пятнистым. — Никогда так себя не вел… Эй, Петька, прекращай! — гаркнул он на весь лес. — Ты что там, белены объелся? Мы к тебе, как к нормальному, с дружеским визитом!

— Нам только спросить! — нервно засмеялся Мишка Хорунжев. И охнул, когда очередная пуля чуть не оторвала ухо.

Стреляли с вершины холма, над шапками кустарника вился дымок.

— Ну, что, обратно пойдем? — пошутил Горбанюк. — Не в духе сегодня твой леший, старлей, завтра придем.

— Эй, прикройте, — бросил Туманов, перелезая через канаву.

Пригнувшись, петляя, как заяц, он припустил к подножию возвышенности, растянулся на ветках стелющегося можжевельника. На этих маньяков чистой одежды не напасешься! Маневр стал неожиданностью, выстрел грянул с запозданием, пуля воткнулась в муравейник. Оперативники открыли беглый огонь. Вооружены были все, за исключением участкового. Что-то здесь было не так. И предстояло выяснить, что именно. Выстрелы с горы прекратились. Опера перебегали под огнем товарищей, ложились рядом. Последним вприпрыжку примчался Синицын — он так и норовил придержать фуражку, которой на голове не было.

— Товарищ майор, это хрень какая-то… Не должен Петька стрелять, он хоть и с гусями, но не настолько же…

— Разберемся, — проворчал Туманов. — Все целы? Что, товарищи, вечерок перестает быть томным? Есть еще желающие побегать под пулями? Прошу не волноваться, имеем дело не со снайпером… — он привстал на колено, вытянул шею, чтобы зафиксировать тропу. Она петляла, выделялась нечеткой штриховкой среди неровностей рельефа. Движение не осталось незамеченным — грохнуло ружье, и по тропе покатился ком глины, ухнул с обрыва, разбился. Очевидно, стрелял не снайпер. Было в этом что-то знакомое, очень уж навязчиво напоминало — суток не прошло…

— Я что-то не понял, Михаил Сергеевич? — неуверенно произнес Хорунжев. — Мы собираемся штурмовать эту Сапун-гору?

— А у тебя больная жена, семеро по лавкам, — ухмыльнулся Шишковский.

Хорунжев смутился.

— Ну, будут когда-нибудь…

— Из ума пока не выжили, — проворчал Туманов. — Но уйти уже не можем, лично мне чисто по-человечески любопытно, что там с ним. Надеюсь, и остальным тоже. Особенно Федору Аверьяновичу… — он покосился на съежившегося участкового. Тот не был трусом. Но и образец беспримерной отваги из него был так себе. Подобрал где-то корягу, сжимал ее двумя руками, как древко знамени. — Федор Аверьянович, ты своим табельным вчера орехи колол?

Оперативники вяло похихикали.

— Шевели извилинами, Федор Аверьянович, где еще, помимо тропы, мы можем подняться?

— Там, дальше, — участковый изобразил пальцем загогулину. — Метров тридцать отсюда, склон сглаживается, есть покатая горка… Только дальше обрыв надо преодолеть, прежде чем наверх заберемся…

— Перелететь предлагаешь? — проворчал Шишковский.

— Ладно, с неприятностями будем разбираться по ходу. — Михаил оттянул затвор, оглядел свое унылое войско. — Синицын, Хорунжев, остаетесь на месте, создаете видимость большого отряда. Если этот черт побежит по тропе, ловите его, но не подставляйтесь под пулю. Остальные за мной, только головы не поднимайте…

Часть пути проползли, уповая на тугодумие стрелка. Спешили укрыться за раскидистой рябиной. Перевели дыхание, стали перебегать. Стрелок молчал, что становилось подозрительно. Постоянно задирали головы, оглядывали вершину холма. Михаил карабкался первым, хватаясь за глиняные выступы, делал передышки на уступах. Махнул рукой: давайте. Сам следил за гребнем холма, готовый стрелять по мишени. Стрелок помалкивал — видимо, отвел душу. Отдуваясь, на уступ взгромоздились Горбанюк и Шишковский. Последний ворчал: тесно тут у вас. Туманов отправился дальше — поднимался боком, как лыжник. Снова отдышался, прижавшись к земляному откосу. На завершающем отрезке пути действительно образовался обрыв — небольшой, но досадный. Он протянул руку, помог товарищам вскарабкаться.

— Ну, и как мы эту штуку будем осваивать? — недоверчиво спросил Шишковский.

— Старательно, — объяснил Туманов. — Могу ошибаться, но наверху уже никого нет… Или наш Шайтан чертовски умный парень и приготовил смертельную засаду…

— Михаил, я бы так не шутил, — упрекнул Горбанюк. — А то дошутимся однажды. Смерти уже не боимся?

— А чего ее бояться? — сдавленно хохотнул Шишковский. — Все равно не узнаем, что померли.

— Хватит, — перебил Туманов. — Поднимемся, там и пошутим. Горбанюк, отслеживай вероятного противника, а ты, Глеб, помоги забраться…

Наверху прозвучал выстрел. Но как-то глуховато, словно в закрытом пространстве. Стреляли не в милиционеров. Опера застыли, вслушивались. Стрелок молчал. Оставалось только строить предположения, что там происходит. Туманов кивнул — Шишковский свел в замок кисти рук, соорудив ступеньку. По корням, которые тянулись по откосу, Михаил, цепляясь за жухлую траву, свисающую с обрыва, взобрался наверх. Дальше было проще. Обнял кочку — и Шишковский забрался по его ногам, помог Горбанюку. Дальше шли, согнувшись, увязая в траве. Землянка находилась за деревьями метрах в тридцати от края обрыва — действительно неплохое местечко. Накат из неровных бревен, оконце со стеклом, пара ступенек в земле. Ржавая печная труба под углом торчала в небо. Поленница с дровами под навесом, примитивная печь, обмазанная глиной, разбросанный мусор. Туманов приложил палец к губам, выразительно окинул взглядом пространство — проницаем, дескать. Не было здесь никого!

Он ворвался с пистолетом в землянку, ушел с линии возможного огня. Все равно рисковал — выстрел в упор из двустволки проделал бы в животе гигантскую дыру! Некому было оказывать сопротивление. Под ногами поскрипывали доски. В углу — сбитый из бруса примитивный стол. Такой же табурет, крытые дырявым матрасом пожитки. Привалившись к топчану, на полу сидел мужчина в длинной брезентовой штормовке. Голова была отброшена, рыжая борода торчала клочьями, в угреватую кожу въелась грязь. Мутные глаза вываливались из орбит. Похоже, он самостоятельно выстрелил себе в подбородок. Сел поудобнее, приставил ствол ружья к основанию подбородка, дотянулся большим пальцем до спускового крючка. Дуло, видимо, сдвинулось, фактически выстрелил себе в шею. Лицо не пострадало, но смерть наступила мгновенно, кровь еще выходила толчками из горла, растекалась по животу. Тот самый последний выстрел, сообразил Туманов. Ружье валялось рядом — старенькая слабая двустволка «ИЖ‐12». Их выпускали с шестьдесят второго года, ружье считалось устаревшим, его давно заменили новые модели.

— Ни хрена себе, натюрморт… — выдохнул в затылок Горбанюк. — Дострелялся, сука…

— Глеб, высвистывай тех двоих, — бросил через плечо Туманов. — Осмотреть все вокруг, да осторожнее, мужики…

— Зачем? — не понял Шишковский. — Он же тут. Ладно, как скажешь, товарищ майор, ты сегодня у нас командир на белом коне…

Шишковский, пятясь, вылез из землянки. Донесся молодецкий свист, он что-то прокричал. Михаил опустился на корточки,