Преступление и наказание в английской общественной мысли XVIII века: очерки интеллектуальной истории - Ирина Мариковна Эрлихсон

это обманчивое впечатление рассеивается при более пристальном компаративном анализе текстов. Жизнь Шеппарда презентуется с разных повествовательных точек зрения: от авторского изложения до видения глазами непосредственно главного персонажа. Дефо как будто играет с читателем: постоянно вводит новые детали, изменяет фокус зрения, переставляет акценты, преобразуя ранее изложенные факты и направляя сюжетные линии в иные неожиданные направления Личность самого Шеппарда на протяжении повествования словно размывается, он предстает в совершенно разных амплуа, меняя маски с фантастической скоростью. Тщеславен ли он или благороден? Нежный или психопатически жестокий? Верный (по отношению к Элизабет Лайон, например) или жестоко вероломный? Дефо заставляет нас постоянно придерживаться его слов, чтобы интерпретировать характер и судить о действиях. Это совершенно другой порядок повествования, отличающийся от традиционных ньюгейтских историй и показывающий фундаментальное стремление к новой, более реалистичной биографии, с одной стороны, и явные элементы постмодернистского текста, с другой. «Игра, основанная на равновесии действительного и вымышленного, порождает многозначность произведения… Исходное качество постмодернистского текста – ориентация на изначальный хаос, порождаемый бессистемность, фрагментарность, эклектичность, разностильность, пародийность и самопародию»[505].

В биографиях Шепппада постоянно меняется манера речи, стиль поведения, профессиональная и даже гендерная принадлежность (многочисленные переодевания и побег в женской ночной сорочке). Очень показательно, что в викторианскую эпоху в постановках пьес о Шеппарде главную роль исполняла актриса (!!!) в вызывающе узких шелковых штанах, украшенных декоративными оковами и цепями. А с учетом сомнительного или анонимного авторства и гениальной способности Дефо полностью идентифицировать себя со своими персонажами, грань между истиной и художественным вымыслом становится фактически неуловимой. Здесь мы согласимся со справедливым утверждением Лесли Стивена: «Дефо, если изъясняться на языке “Тысячи и одной ночи”, был дарован язык, который буквально гипнотизировал слушателей, заставляя верить каждому слову. Талант, служивший своему обладателю лучше острых мечей, плащей-невидимок и прочей волшебной атрибутики. Иными словами, он удивительным образом придавал правдоподобие своим рассказам, даже если в них не было ничего кроме лжи»[506]. Естественно, следует учитывать немаловажное обстоятельство, что если Дефо что-то и «выдумывал», то только то, что соотносилось с миром его современников, потенциальных читателей

Но прозорливость Дефо, на наш взгляд, проявилась в том, что в рассматриваемых биографиях отображены тектонические сдвиги в общественной психологии, которые и породили Джона Шеппарда и Джонатана Уайлда как уникальные, не имеющие аналогов явления. Это знаковые фигуры своего времени, чья деятельность как лакмусовая бумага показала зачаточные на тот момент признаки зарождения «человека массы», с одной стороны, и идеологии потребления, с другой.

Дефо очень четко выстраивал причинно-следственные связи между моральным разложением англичан и ростом благосостояния одних социальных групп на фоне тотального обнищания других. «Куда делось пресловутое мужество английской нации, когда джентльмена в сопровождении шести – семи слуг грабит один-единственный грабитель? Таких примеров множество, и мы должны благодарить за это взбитые парики, пудреные головы, чайные церемонии и прочие примеры постыдного и возмутительного фатовства»[507]. Как справедливо отмечал М. Вебер, «богатство порицается лишь постольку, поскольку оно таит в себе искушение предаться лени, бездеятельности и грешным мирским наслаждениям, а стремление к богатству – лишь в том случае, если оно вызвано надеждой на беззаботную и веселую жизнь[508]. Здесь показательно высказывание Дефо о мясниках, «которые настолько экстравагантны в своем образе жизни, что не желают довольствоваться пивом, и по их прихоти бедняки должны платить за вино, которые те поглощают в неограниченном количестве»[509].

В одной из статей, опубликованной в «Оригинальном журнале Эпплби» Дефо писал: «Что можно сказать в оправдание роскоши, не довольствующейся одним экипажем и таким количеством слуг, которое позволяет размер состояния, жаждущим иметь все это в двукратном или троекратном размере, презрев соображения морали и добродетели и угрозу разорения своих потомков?»[510] Доступ к избыточным материальным благам приводит к моральному разложению, изначально на индивидуальном уровне, а затем по мере того, как процесс набирает обороты, к безудержному росту жизненных вожделений и убеждению в том, что эти блага являются естественными и непоколебимой внутренней уверенности в своем будущем. Разница между необходимостью и излишеством стирается, и то, что раньше считалось роскошью, превращается в необходимость. Дефо, заставший начальную фазу этого процесса, понимал, что именно бездумное стремление рядовых обывателей не задумываться об основах сложившегося строя, ни об основаниях собственной жизни, приводит к тому, что они старательно игнорируют то, что может нарушить стабильность их существования. В случае с Уйалдом внезапно и резко «поглупевшая нация» в течение длительного времени старательно закрывала глаза на очевидные факты, что фактически привело к появлению организованной преступности, опутавшей своими сетями как маргинальные элементы, так и вполне респектабельных граждан. Это блестяще показано в приведенном выше диалоге Уайлда с некоей леди, которая предпочла вернуть золотые часы (явно не последние!!) и, тем самым, потворствовать преступлению, и при этом сохранить чувство собственной непогрешимости и моральной правоты. «Человек массы» живет, заключенный в кокон своих убеждений, что делает его довольно инертным в личном пространстве, но соединяясь с подобными себе, он легче переносит разрушение привычного жизненного уклада и получает возможность хотя бы ненадолго вырваться из привычной реальности. Здесь показательно яркое, незабываемое описание лондонской толпы, экстатически празднующей первый побег Шеппарда из Ньюгейта: «Его побег произвел в городе такой шум, что можно было подумать, что все простые люди сошли с ума из-за него, не было трактира, где мясники, сапожники и цирюльники вели бы споры и заключали пари по поводу Шеппарда…»х Джон Шеппард стал тем самым acteur, который противостоя окружающей его среде и групповым стереотипам, объединил лондонских обывателей в единое целое. Чужеродный феномен, он настолько «выламывался» из системы, его поступки были настолько незапрограммированными, что вырывали массы из реалий обыденной жизни и привычных социальных связей и создавали эффект сопричастности к его эскападам при собственном бездействии. Шеппард и Уайлд – как два полюса магнитного поля, одновременно расшатывали и цементировали социальную систему, что в конечном итоге придавало ей устойчивость и стабильность.

Потому рассуждения Дефо о катастрофическом падении нравов в анализируемом корпусе произведений отнюдь не являются банальным морализаторством, как может показаться на первый взгляд. Его проницательность проявилась, главным образом, в том, что автор усматривал корни преступности в области нравственно-этических норм, одновременно связывая их трансформацию с влиянием набиравшего обороты капитализма, стремительно меняющего структуру общества и соответственно стиль мышления и поведения.

Глава 3

«Расследование о причинах частых казней в Тайберне» Бернарда Мандевиля (1725)

Трактат одного из величайших мыслителей английского Просвещения Бернарда Мандевиля «Расследование причин участившихся казней в Тайберне»