Восприятие мира у детей - Жан Пиаже

оно «родилось» от человека и т. д. Идея о том, что у них общее происхождение, возникла из динамистической партиципации.

Мы увидим множество подобных примеров чувства партиципации, которые являются предшественниками и предвестниками собственно артификалистских убеждений. Они характеризуют так называемую стадию «размытого артификализма». Мы упоминаем о них сейчас, потому что они тоже дают начало если не магическим практикам, то по крайней мере магическим установкам. Мы много цитировали детей, которые умоляли родителей остановить грозу или просили невесть о чем, будто родители могут все. Так, г-жа Кляйн стала свидетельницей того, как ее ребенок попросил приготовить шпинат так, чтобы он превратился в картофель[20]. Г-н Оберхольцер приводит пример девочки, которая упрашивала свою тетю позвать дождь[21]. Г-н Бове напомнил об изумлении и возмущении маленького Хеббеля при виде отца, огорченного тем, каких бед наделала буря: так Хеббель обнаружил, что отец не всесилен[22]! Г-ну Ревердену[23] довелось увидеть своими глазами следующее. Прогуливаясь по саду с сыном, которому было 3 года и 4 месяца, он заметил около полусотни бусин, рассыпанных по гравию. Ребенок их не заметил. Чтобы он нашел бусины, г-н Реверден прочертил на гравии кружки вокруг нескольких бусин и сказал малышу, что он найдет бусину в середине кружка. Сын тотчас захотел играть главную роль: «он сам принялся чертить круги, веря, что в них обязательно появятся бусины». Конечно, в этом факте можно увидеть просто «ошибочное рассуждение»[24]: если бусина появилась после того, как нарисовали круг, значит, он и есть причина появления бусины. Однако очень похоже на то, что в данном случае к нему примешивается имплицитная вера ребенка в могущество взрослого.

§ 3. Природа партиципации и магии у детей

Партиципация и магия, так же как анимизм и артификализм, о которых пойдет речь позже, очевидно, имеют двойную природу. Они объясняются, с одной стороны, феноменом индивидуального порядка – реализмом, то есть смешением мысли и вещи либо «я» и внешнего мира, а с другой стороны, феноменом социального порядка, то есть переносом на физический мир тех установок, которые формируются в сознании ребенка в результате отношений с окружающими людьми.

Рассмотрим сначала роль реализма и обратимся для этого к двум психологическим теориям магии, разработанным в недавнее время.

Во-первых, г-н Фрэзер, как хорошо известно, усматривает в магии простое приложение к внешней причинности тех законов сходства и смежности, что управляют нашими мысленными ассоциациями. Но эта концепция, само собой, объясняет в основном формы магии, не затрагивая ни убеждение в действенности, которое сопутствует магической практике, ни иррациональность связей в основе этого убеждения.

Объясняя убеждение в действенности, Фрейд предложил следующую теорию. Убеждение – продукт желания. В основе магии всегда лежит особая эмоциональность. Мы находим это у людей с неврозом навязчивости: человек убежден, что ему достаточно подумать о чем-то, чтобы некое событие совершилось или не совершилось. Как сказал Фрейду один пациент, в этой установке есть убеждение во «всемогуществе мысли». Из какого же эмоционального состояния вырастает подобное убеждение? Проанализировав случаи своих пациентов, Фрейд пришел к выводу, что магию нужно рассматривать как результат нарциссизма. Нарциссизм – стадия эмоционального развития, когда ребенок интересуется только собой, своими желаниями и мыслями. Эта стадия предшествует фиксации интереса и желаний на других. Таким образом, говорит Фрейд, нарцисс в каком-то смысле одержим самим собой, собственные желания и воля обладают в его глазах особой ценностью, отсюда и убеждение в непременной действенности любой своей мысли.

Теория Фрейда, без сомнения, интересна, и связь, которую он устанавливает между магией и нарциссизмом, кажется нам обос нованной. Только он описывает и доказывает эту связь не самым понятным образом.

В самом деле, ребенку на стадии нарциссизма придаются черты взрослого, который целиком сосредоточен на самом себе и сознает это, как если бы ребенок четко разграничивал свое «я» и другого человека. А с другой стороны, получается, достаточно придать какому-то желанию исключительную ценность, чтобы поверить в его непременное осуществление. Здесь возникает двойная трудность.

Что же мешает нам верить в автоматическое осуществление наших желаний? То, что мы сознаем их субъективность. Мы отличаем их от желаний других людей и от реальности, признать которую нас заставляет мир. Если ребенок на стадии нарциссизма верит во всемогущество своей мысли, очевидно, он не отграничивает свою мысль от чужой, а свое «я» от внешнего мира. А причина в том, что он не сознает свое «я». Если он сосредоточен на себе, то не потому, что знает свое «я», а потому, что не знает ничего за пределами своей фантазии и желаний.

Нарциссизм, то есть абсолютный эгоцентризм, действительно порождает магическое убеждение, но только в том смысле, что подразумевает отсутствие сознания своего «я». Мы уже говорили о «солипсизме» младенца. Так вот, настоящий солипсист не чувствует, что он один, и не знает своего «я» по той простой причине, что мы чувствуем одиночество, только покинув других; тот же, у кого никогда не возникало мысли о множественности, никак не может чувствовать и свою индивидуальность. Поэтому солипсист, вероятно, отождествляет себя с образами, которые воспринимает: он ни в малейшей степени не сознает свое «я», он есть мир. Следовательно, говорить о нарциссизме и соглашаться, что младенец сводит все к своей прихоти, можно, только помня, что нарциссизм сопровождается тотальным реализмом – младенец вообще не различает «я», дающее команду, и «не-я», которое подчиняется. Самое большее, младенец различает желание, возникшее неизвестно откуда, и события, приводящие к его реализации.

Итак, если мы принимаем уподобление мира себе и себя миру, партиципация и магическая причинность получают объяснение. С одной стороны, младенец, видимо, не отличает движение собственного тела от любых внешних движений. С другой – желания, удовольствия и огорчения помещаются не во мне, а в абсолюте – в мире, который с позиции взрослого мы назвали бы общим для всех, но который для младенца является единственно возможным. Отсюда следует, что когда младенец распоряжается своим телом, он должен думать, что распоряжается миром. Поэтому младенец и радуется движениям собственных ног, точно божество, которое радуется, что на расстоянии управляет светилами. И наоборот, когда младенец получает удовольствие от движений во внешнем мире, например от лент на колыбели, он должен чувствовать непосредственную связь между этими движениями и своим удовольствием. Короче говоря, для сознания, не различающего или плохо различающего «я» и внешний мир, все является частью всего и все на все воздействует. И тогда партиципация, если хотите, происходит от того, что сознание своего действия на себя и сознание своего действия