Vita Nostra. Собирая осколки - Марина и Сергей Дяченко

– Нет. Я тебе расскажу, что будет. Во-первых, тебя вернут. Во-вторых, у деда с бабушкой сгорит дом. Дед в огне ослепнет, бабушка от горя сляжет. В-третьих…

– Ничего этого не случится! – выкрикнул Пашка. – Хватит бредить! Я пойду к отцу, все ему расскажу, он приедет и заберет тебя!

– Идиот! – Артур плотнее вжался спиной в запертую дверь. – Он не приедет… его самолет упадет вместе с пассажирами. Потом найдут обломки…

Он говорил так, будто уже видел это все, видел в мельчайших деталях. Горящие обломки отражались, кажется, в его глазах. И перед Пашкиным внутренним взглядом появилось даже то, о чем Артур не упомянул: обугленное поле, машины «скорой помощи» и грузовики. Растерянные, напуганные медики, которым нечего здесь делать. Эмблема авиакомпании на хвосте прогоревшего дотла самолета…

– Нет, – повторил Пашка и тряхнул головой, желая избавиться от наведенных Артуром кошмаров. Но тут же ему вспомнился надувной детский мяч у высокого берега – символ смерти, которая приходит ко всем, и приходит неожиданно. Мяч у берега, золотые монеты на траве, лицо Артура, склонившееся над клеткой. Мир не такой, опять не такой, мир поворачивается перед Пашкой разными гранями, и одна другой противнее…

Сказать Артуру, кто был хомяком? Не сказать? Что сделает Артур, когда узнает? Что сделает Пашка, если сможет промолчать?

– Я хотел… – хрипло начал Пашка, и в этот момент отлетела надломанная дверная защелка. Распахнулась дверь, Артур чуть не вывалился в коридор спиной вперед. Тот, кто стоял за дверью, едва успел отскочить.

Валентин. С рюкзаком, но без хомячьей клетки. Мочка его левого уха была залеплена пластырем. Покусал его, что ли, этот хомяк?!

– Ты все-таки решил прогуляться с вещами? – осторожно спросил Валентин, глядя на Пашкин чемодан.

Артур снова перегородил собой дверь:

– Я тебя не пущу!

– Отстань, – тяжело сказал Пашка. – Никуда я не уеду, я переселяюсь. В другую комнату. Видеть тебя больше не могу и слышать не могу твоего блеяния.

И он вышел, воспользовавшись тем, что Артур лишился и воли к драке, и дара речи.

– Ты же был там, да? Из-за чего они? Ты знаешь?

Алиса затащила его к себе в комнату, украшенную орхидеей, а там уже сидели и ждали Стефа и Тоня. Все моментально оценили Валину новую сережку. Алиса держала его за руку, и Вале становилось немного легче.

– Из-за чего они поругались? Даже подрались, ты видел? Может, из-за Евы?!

– Я не знаю, – соврал Валя.

– А где твой хомяк? Говорят, ты унес его? Обратно в магазин?

– Да так, на время отдал другу одному…

Валино вранье было написано у него на лбу, но девушки думали каждая о своем и не придавали значения.

– Не бойся, – сказал Валя Алисе. – Я с ними разберусь.

Она не поняла, что он имеет в виду, но улыбнулась в ответ:

– Я и не боюсь…

И несмело потрогала сережку в его незажившем ухе, и Валя не понял, чего в этом прикосновении больше: радости или боли.

– Итак, молодые люди, нам предстоит непростой разговор. – Сашка уселась бы на стул верхом, как это любил делать Фарит, но в исполнении дамы такая поза была неуместна. Поэтому она просто выпрямила спину, пододвинула к себе чистый альбом, взяла отточенный карандаш из канцелярского стакана и, не глядя, начала выводить на листе идеально правильные окружности – разного диаметра, но с общим центром.

Разговор происходил в ее подземном кабинете. Сашка с удовольствием встала бы и прошлась из угла в угол, но братья Григорьевы были хорошо воспитаны и сидеть в присутствии стоящей женщины им было бы некомфортно.

Впрочем, Павлу тоже хотелось встать, больше того, ему хотелось двигаться и драться. Покачиваясь на стуле, сжав кулаки, он бросал на Сашку такие взгляды, будто хотел убить ее на месте. По всем правилам хорошего воспитания, разумеется.

– Во-первых, насчет самовольного расселения в общежитии. Уже были такие примеры, комендантша закрыла глаза и получила за это выговор. Поэтому слушайте внимательно: вы, Павел, с вещами возвращаетесь в комнату номер шесть. Вы, Артур, переходите в двадцать восьмую, там живет один третьекурсник. Он хороший сосед.

Артур сидел оцепенев и в ответ на ее слова только кивнул.

Сашка посмотрела на лист бумаги у себя под карандашом. Примитивная гармония концентрических кругов нарушалась теперь, заплывала беспорядочными линиями, похожими на спутанные нитки. Рука двигалась будто отдельно от Сашки – она рисовала портрет изнутри, портрет мира, который меняется.

– Сейчас я кое-что сделаю. – Сашка серьезно посмотрела на братьев. – Вы же понимаете, что слово – это действие? Я скажу кое-что, и это изменит вас обоих. Приготовьтесь.

Она неторопливо поменяла затупившийся карандаш на другой, острый. Оба Григорьева смотрели на нее, только на нее – Артур перестал горбиться, а Павел – ерзать на стуле.

– Артур, Павел не сказал тебе правды о том дне, когда ты убил хомяка.

– Не говорите ему! – Павел встал. Отражение Слова внутри него сделалось ярче. Сашка прищурилась; эти двое нужны Речи. Нужны Сашке. Но как же сложно с этим работать. Невыносимо.

Ее карандаш уже готов был прорвать бумагу.

– Я скажу. Потому что Артур имеет право знать, потому что это необходимо вам обоим. Но вы лучше скажите ему сам, Павел.

Григорьев Пэ зашагал к двери не оглядываясь. Интересно, сколько раз уже он вот так уходил, гордо мотнув головой. Бунтарь, как сказал о нем Костя…

– Стоп, – тихо сказала Сашка. И он замер у самой двери. И, будто не веря себе, обернулся, посмотрел удивленно, не понимая, что за сила его удерживает.

– Неужели вы думаете, Григорьев, – устало сказала Сашка, – что в этом Институте кто-то может выйти за дверь, пока я ему не позволю?

Она с силой оторвала карандаш от бумаги, разжала пальцы. Лист был черным – совершенно черным, и только в центре сохранились незакрашенными три белые точки.

– Садитесь. – Сашка указала на стул. – Наш разговор не закончен.

Он подошел все с тем же удивленным видом. Уселся обратно. Как жаль, что я не могу тебе вот так же приказать учиться, подумала Сашка. Я не могу. Из покорного болвана, не взрослеющего, не преодолевающего себя, никогда не выйдет Слова…

– Артур, – Сашка аккуратно спрятала черный лист в пластиковую папку, – вы не убили хомяка. Хомяком был ваш брат, чью материальную форму я на короткое время изменила. Это действие не полезно для материи в целом, оно нарушает физические законы, но не грамматические. Поэтому можете считать, что хомяк жив, как жив ваш брат. А Павел не предал вас – просто ему нужно время, чтобы пережить травму.

Внутри у Артура шевельнулось отражение Слова. Сашка вцепилась в край стола: нет, это не Наречие, Портнов прав. Что же это такое? Какой огромный спектр… Точно не Глагол и не Имя предмета. Но что еще удивительнее – в нем снова затеплилось отражение Ярослава. Настоящего. Подлинного.

– С этого дня, –