Vita Nostra. Собирая осколки - Марина и Сергей Дяченко

ровным голосом продолжала Сашка, – у вас назначаются дополнительные индивидуальные занятия. Со мной. Заниматься будем здесь, в кабинете, каждую среду и субботу. Я выдам вам необходимые учебные материалы. На каждом занятии, в восемнадцать ноль-ноль, я хочу видеть вас обоих…

– Старая сука, – проговорил Павел.

Артур дернулся, будто его ткнули оголенным проводом.

– Я знаю, кто ты. – Павел говорил, выплевывая слова. – Ты и есть Торпа. Ты проклятая тварь, дух этого места, я все видел. Ты послала астры, да?! Твой рот выговаривает слово «любовь»?! Сдохни!

И он шагнул к Сашкиному столу, а Артур без единого звука повис у него на плечах. И оба в этот момент были так сильны, что Сашка всерьез за них испугалась.

– Стоп, – повторила она вполголоса.

Артур выпустил брата и отступил от него. Павел стоял на одном колене посреди кабинета, и у него шла кровь носом. Сашка достала из сумки пакет бумажных салфеток, бросила метко – так, что пачка приземлилась прямо рядом с первыми каплями на паркете.

– Спокойно, – сказала она Артуру. – Никаких докладных на этот раз… Идите, Артур, переселяйтесь, переносите вещи в двадцать восьмую. Вам обоим полезно пожить отдельно, познакомиться с новыми людьми, получить другой опыт. А я договорюсь, чтобы Константин Фаритович вас не трогал. До зачета, разумеется.

Павел сидел на полу, роняя капли крови, не прикасаясь к бумажным салфеткам. Сашка дождалась, пока за Артуром закроется дверь.

– Ты все со временем поймешь, – сказала она Павлу. – Я обещаю. И он все поймет. Приходи на индивидуальные. Я постараюсь объяснить что смогу.

Он поднял глаза, сухие, ясные, бешеные:

– Я не стану к вам приходить. И делайте что хотите.

Часть четвертая

Глава 1

– Мне было восемнадцать лет, я приехала на каникулы к маме. Мы жили все в той же квартире, детская кроватка стояла в спальне мамы и Валентина, твоего отца, а вторая комната была по-прежнему моя… Я в ней выросла. Назавтра я должна была уехать обратно в Торпу и понятия не имела, что со мной дальше будет, вернусь ли я когда-нибудь, останусь ли человеком… Смотри, снег пошел. Тогда тоже был снег, только не декабрь, а февраль.

Горел огонь в камине, тяга вытаскивала дым вверх, в трубу, и его легчайший запах приходил сквозь приоткрытую форточку. Лучшие дрова березовые, это Валя узнал совсем недавно. За балконной дверью в самом деле шел снег – новогодний. Валил хлопьями. Валя сидел перед чашкой чая, перед блюдцем с апельсиновыми рогаликами и грел пальцы о сине-белый фарфор.

Теперь он понимал очень хорошо, почему она сбежала из дома. Не было никакой ревности, просто неловко признаваться маме, что ты уже почти не человек и вернуть все как было не получится. И не объяснишь ведь, никак не объяснишь…

– Что я скажу родителям, когда они вернутся? – Валя провел ладонью над паром, валящим из чашки. – Они ведь собирались приехать через полгода. Это уже в январе…

– Они задержатся в Индии, – сказала Александра, – и вернутся в июле. Не беспокойся. Они ничего плохого не подумают, только слова «Торпа» при них не произноси.

– Мне будет… странно с ними разговаривать. – Валя перевел взгляд на клетку с хомяком; похоже, о хомяке неплохо заботились, потому что шерсть на круглых боках так и блестела.

– Летом ты будешь дома всего-то неделю и потом поедешь на практику.

– Алиса рассказывала. – Валя кивнул. – Собирать вишни, сливы… яблоки… Полезно для учебы.

– Практика обычно приходится на период деконструкции. – Александра оценила его иронию. – Простое, спокойное, однообразное существование. На воздухе. Умеренные физические усилия, красота перед глазами, природа…

Валя насторожился. Александра не то чтобы врала сейчас – но скрывала что-то важное, может быть, важнейшее.

– Да. – Она ответила на его незаданный вопрос. – Наши планы могут измениться. Это зависит от… готовности.

– Чьей готовности?

– Многих, – отозвалась она уклончиво и указала на тарелку с рогаликами. – Попробуй.

– Я не очень люблю выпечку, спасибо.

– А может быть, именно это тебе понравится? Попробуй!

Валя принюхался: ничего общего с багетами Константина Фаритовича эти рогалики не имели. Запах апельсиновой цедры, корицы… что-то еще. Очень хочется вспомнить.

– А мама обновляет свой номер у нас дома, на телефоне, на такой… пластинке, – сказал он неожиданно для себя. – И никогда не меняет дверной замок. Чтобы если кто-то вернется – мог войти и сразу позвонить…

– Это ритуал, – грустно сказала Александра. – Она уже давно не ждет. И ты поймешь почему.

– Я уже понял. – Он взял с тарелки рогалик.

– Ты очень быстро взрослеешь, – сказала Александра задумчиво. – А ты не помнишь, как в детстве стащил с полки пузырек с таблетками и стал играть?

– Нет, – признался Валя и осторожно откусил жесткий уголок рогалика.

– Второй раз, когда ты наверняка мог погибнуть. – Александра смотрела на огонь. – То есть нет, наверное, не мог… Я теперь точно не знаю.

– Александра Игоревна, – сказал Валя. – Дети… они ведь не умирают?

– Зови меня «Саша». – Она отстранилась от камина, поправила волосы, собранные в хвост на затылке, как у Портнова. – И на «ты». Когда мы не в Институте, естественно.

– Мне так привычнее. – Валя отвел глаза. – Так… дети умирают или нет?

– Я родилась в мире, где дети умирали, – медленно сказала Александра. – И взрослые. И самолеты падали…

Валя зажмурился. На секунду. Даже теперь, спустя столько месяцев и столько открытий, ему было страшно вспомнить красное табло в аэропорту – «выживших нет»…

– Твоим родителям в тот день ничего не угрожало. – Александра читала его мысли. – Но только потому, что я установила законы мира, где самолеты не падают. Я так решила – и я это сделала.

Валя снова откусил рогалик и прислушался ко вкусу во рту. Что-то в нем было. Цедра, корица… Стук часов, приоткрытая форточка, занавеска на кухне…

– Вы… создатель нашего мира?

– Нет, – сказала она терпеливо. – Человеческая речь не приспособлена для таких объяснений. На младенческом языке невозможно сформулировать разницу между жирафом и прецедентным правом… Я Пароль. Тот, кто открывает реальность. Будто ключ. Но ключ не определяет законы комнаты, которую отпирает. А Пароль – да. До какой-то степени.

Валя жевал рогалик. Такой крохотный – и столько запаха и вкуса. Несколько зернышек творога, ваниль, горечь апельсиновой цедры…

– И вот, – продолжала Александра, – когда я, как мне казалось, избавила мир от страха… я совершила ошибку. Не надо было уничтожать понятия, стирать Слова из памяти истинной Речи. Надо было придать им другие значения, но я поняла это гораздо, гораздо позже. Понимаешь, нет мира «на самом деле». Есть мир, каким мы его готовы увидеть и принять.

Чем-то ее объяснения походили на разглагольствования Портнова, но Портнов говорил, кажется, только затем, чтобы студенты почувствовали себя дураками и лентяями. То, что рассказывала Александра, заставляло Валю внутренне обмирать, хотя понимал он еще меньше, чем на парах Олега Борисовича.

– Что значит «другие значения»?

– Вспомни себя, каким ты был до того дня, когда мы познакомились. Что для тебя