Истоки инквизиции в Испании XV века - Бенцион Нетаньяху

Так, в середине 1520-х гг., в то самое время, когда инквизиция начала свою кампанию против морисков, она также открыла новый путь, направленный к вторжению в старохристианское население. Эта новая дорога была отмечена серией рейдов на маргинальные группы, известные своими мнениями, которые, хотя и не были заражены иудаизмом, все же вызывали неблагоприятную реакцию большей части народа. Некоторые из этих мнений, с помощью простых доводов и изящных уловок, можно было легко представить диаметрально противоположными христианскому закону и доктрине и, соответственно, осудить как еретические. Ясно, что последствия таких осуждений могли быть такими же фатальными для «инакомыслящих», как и для любых еретиков. К тому же у общественности не будет никаких средств судить о честности процедур инквизиции, потому что приверженцы этих идей очень редко имели возможность сделать свои взгляды широко известными, хотя их различные теории отражали весь спектр европейской мысли грядущих столетий. Соответственно их адепты в Испании включали в себя мистиков-иллюминатов, квиетистов{27} подобных молинистам{28}, рационалистов вроде последователей Эразма и спиритуалистов вроде янсенистов{29}, свободных мыслителей-философистов и, конечно же, откровенных религиозных диссидентов — протестантов. Хотя каждая из этих групп была малочисленна, как относительно, так и в абсолютных числах, объединенное их преследование инквизицией оставило за собой отчетливый кровавый и разрушительный след, который навел ужас на большие группы старохристианского лагеря.

Было бы ненормальным, если бы такая неутолимая жажда власти и ее использование с помощью пыток и террора не перелились через границы Испании на страны, стоявшие на ее пути. В природе вещей было то, что, имея дела с другими, неиспанскими, народами, инквизиция отпустит вожжи и позволит больше свободы для реализации своих позывов и планов, частично сдерживаемых в Испании. Симптомы этого явления были замечены во многих местах, но нигде это не проявилось столь ярко, как в Нидерландах. Здесь инквизиция, основанная в 1522 г. как государственная институция, хотя формально и не связанная с испанской инквизицией, на самом деле управлялась испанскими властями, направлялась их политикой и подчинялась их приказам, а те, в свою очередь, советовались с лидерами испанской инквизиции и вдохновлялись ее указаниями. Следующего короткого пассажа из знаменитой работы Мотлея об основании Голландской республики будет достаточно, чтобы дать нам ясное представление о действиях инквизиции в этой стране.

16 февраля 1568 г. Святая инквизиция вынесла смертный приговор всем обитателям Нидерландов как еретикам. От этой универсальной роковой судьбы были избавлены лишь отдельно названные лица. Декларация Короля [Филиппа II], датированная десятью днями позднее, подтвердила этот декрет инквизиции и повелела привести его в исполнение немедленно, невзирая на пол, возраст и состояние. Вероятно, это самый краткий и выразительный смертный приговор, который когда-либо был вынесен. Три миллиона мужчин, женщин и детей были посланы на эшафот тремя строчками, и, как это было хорошо известно, речь не шла о безвредных раскатах папских булл, но о серьезных практических мерах, которые должны были быть приняты, поэтому легко представить себе, какой это вызвало ужас.[3173]

Мотлей, который написал это в 1856 г., задолго до Второй мировой войны, не мог поверить, что целью правительства действительно было исполнение этого плана «во всем его объеме», но он добавляет, что голландцы — которые, излишне упоминать, знали Филиппа и его инквизицию — верили, что для тех ничто не было «слишком чудовищным». Однако подтверждение королем декрета инквизиции[3174] — и подтверждение, данное без всяких ограничений, — и его однозначный приказ немедленно приводить в исполнение смертный приговор не оставляют сомнений в его намерениях. А главное, действия, предпринятые властями, подтверждают самые мрачные ожидания голландцев. Так, тот же автор говорит, что вслед за этим декретом «людей самого высокого и низкого положения ежедневно и ежечасно», практически без предупреждения волокли на эшафот. После этого он добавляет, что герцог Альба в письме к Филиппу хладнокровно определяет число казней, совершенных после Страстной Недели, в «восемьсот голов».

Многие граждане, обвиненные во владении сотней тысяч флоринов или другом преступлении, увидели себя привязанными к лошадиному хвосту, с руками, связанными за спиной, когда их таким путем тащили на виселицу. Но если богатство было непростительным грехом, бедность редко предоставляла защиту.[3175]

То, что инквизиция склонялась к плану геноцида, очевидно и из других явлений. В 1566 г. (менее чем за два года до объявления о массовых казнях в Голландии) Филипп рассматривал различные планы для разрешения проблемы морисков, и в некоторых из этих планов, которые рассматривались всерьез, речь шла либо о тотальном уничтожении, либо об изгнании[3176]. Его снова подтолкнули к ним в 1588 г., и если он все же воздержался от их полного принятия, то это было, скорее всего, не из-за моральных соображений, а из-за страха перед сопротивлением, которое может быть спровоцировано попыткой их исполнения, сопротивлением, с которым трудно будет справиться. Точно так же, если смертный приговор голландскому народу не был исполнен в той мере, в которой был провозглашен, это случилось потому, что народ восстал, и это восстание окончательно освободило его от хватки испанского владычества. Однако приговор как таковой не был пустой угрозой. Он отражал страстное желание своих авторов, и в особенности инквизиторских советников Филиппа, дать этими чудовищными наказаниям голландцев волю своей сильнейшей и глубокой страсти — геноциду, который они были вынуждены сдерживать, имея дело с марранами и морисками в Испании.

Мы можем лучше понять экспансию инквизиции и особую смесь чувств, которые привели ее в действие, если рассмотрим случай нацистской Германии и создавшего ее эволюционного движения. Подъем нацизма в Германии обычно приписывается военному уничтожению и экономическому кризису, от которого страдала Германия после ее поражения в Первой мировой войне, чрезмерным репарациям, навязанным ей победителями, и потере Германией надежд на мировое лидерство. Это, конечно, в немалой степени справедливо, но все это ни в коей мере не должно преуменьшать тот факт, что нацизм пришел к власти в Германии на волнах яростной антисемитской бури. И действительно, тот, кто относится к этому факту как к маргинальному или аномальному явлению в делах Германии, игнорирует ключевой фактор, определивший не только подъем нацизма до высшего пика его влияния, но и некоторые критические стадии немецкой истории до и во время Второй мировой войны. Как и ненависть испанских антисемитов к марранам, ненависть нацистов к евреям повлияла в такой степени на их мышление, их политику и их решения, что вся их деятельность практически во всех сферах оказалась в той или иной мере под влиянием этой