Истоки инквизиции в Испании XV века - Бенцион Нетаньяху

ненависти. Это отвращение не только полностью овладело ими, но и переполнило их души до такой степени, что им понадобилось больше объектов для пыток, эксплуатации и разрушения, чем еврейский народ вообще мог предоставить. Это объясняет то, что, будучи столь усердно занятыми уничтожением миллионов евреев, они также уничтожили миллионы и планировали истребить еще целые массы неевреев, как только окрепнет их власть над Европой. В обоих случаях репрессии перешли все рамки и из средства превратились в цель. Гонения совершались ради гонений, и если бы им позволили, они распространились бы в новых направлениях, без всяких ограничений во времени и пространстве.

Едва ли удивительно, что те, кто был охвачен такой страстью, утратили не только нормальную способность различать, что допустимо с точки зрения морали, а что нет, но также потеряли и обыкновенную способность понимать, что доступно, а что недостижимо. Весьма возможно, что этот фактор был одним из тех, что привели их к фатальным ошибкам. Не будет слишком смелым предположение, что очевидные, слишком уж бросающиеся в глаза ошибки Гитлера по втягиванию России и Америки в войну и бездарное поведение Филиппа в его собственной вынужденной войне с Нидерландами и Англией проистекали из их расстроенного рассудка и как минимум частично из безумных позывов, о которых мы говорили.

Таким образом мы видим, как оба эти развития событий — испанское и немецкое, — с такой силой повлиявшие на историю Европы, зарождались в потоках ненависти, имевших корни в древнем и более позднем антисемитизме. Они произвели на свет антисоциальные силы, движимые яростной враждой, силы, которые, как оказалось, почти невозможно обуздать. Социальные психологи знают, как отделить вражду по отношению к мнениям и верованиям (а из-за этого также и к их приверженцам) от вражды к личностям, вне зависимости от их взглядов или поведения. Проявления первого типа вражды могут уменьшаться или исчезать с отказом от независимых взглядов, но вражда к личностям держится и не уходит ни при каких обстоятельствах. Ненависть инквизиции к конверсо, а нацистов — к евреям относится ко второму типу вражды. Здесь мы имеем дело с неприкрытой ненавистью к личностям и группам вне зависимости от их социальной или идеологической позиции. Именно поэтому как испанский антисемитизм (настоящий автор испанской инквизиции), так и немецкий (породивший нацизм) создали расовые теории о евреях как личностях, теории, направленные на уничтожение евреев.

Однако, коснувшись сходства этих движений, мы должны также отметить важное различие, имеющее особое значение для нашей работы. В то время как нацизм открыто провозглашал свои цели и защищал идею тотальной войны для их достижения, инквизиция никогда не раскрывала своих истинных целей и вместо этого прятала их за аргументами, призванными оправдать ее действия моральными мотивами и придать им атмосферу святости. Причина этой разницы совершенно очевидна. Если нацизм вырос из нигилистской культуры, которая могла открыто ценить грубую силу, то инквизиция действовала в социальном климате, насыщенном религиозными концепциями и принципами. Следовательно, если нацизм мог нагло презирать требования традиционной морали, то инквизиция должна была представлять свои зверства как необходимость, как средства, требуемые для возвышения католической веры.

То, что инквизиции удалось за дымовой завесой своих утверждений скрыть истинные мотивы и намерения, можно назвать одним из самых больших проявлений ее удивительной ловкости. Однако при тщательном рассмотрении здесь нечему удивляться. Пророк Иеремия сказал:

Лукаво сердце человеческое более всего и крайне испорчено; кто узнает его?[3177]

Как нам видится, «сердца» инквизиторов — т. е. их ментальная конституция — были неисправимо испорчены всевозможными влияниями, сформировавшими их мысли и желания. Помимо религиозных интересов (которые, несомненно, мотивировали некоторых ее лидеров), эти устремления выражались у чиновников инквизиции, сверху донизу, до ее последних функционеров и агентов, в откровенном пренебрежении человеческой жизнью, в страстном желании щеголять своей силой и решать, кому жить, а кому сгореть на костре; эти люди отличались способностью к репрессиям, могущим сломить любой дух, болезненной страстью к пыткам и причинению боли, которая могла подавить любое сопротивление, и, кроме того, бесстыдной алчностью, превращающей палача в наследника имущества его жертвы. Могла ли испанская инквизиция скрыть все это?

Могла, потому что «человеческое сердце — самая лукавая вещь на свете». Хитрые люди всегда могут найти пути представить подлость как благородное дело, а инквизиторские пропагандисты действительно были очень хитрыми. Умелые агитаторы, они знали, как аргументировать, убеждать и побуждать, а их задача облегчалась долгим и жестоким конфликтом между католической церковью и Реформацией. По ходу этого конфликта враждующие лагеря воевали и уничтожали друг друга в крупных масштабах — и все это предположительно из-за различий в вере, ради которых они были готовы убивать и быть убитыми. В таких обстоятельствах не составляло труда предположить, что все акции инквизиции, какими бы чудовищными они ни были, все же мотивировались религиозными интересами.

Настолько глубоко это убеждение было внедрено инквизицией в общественное сознание европейских наций, что даже в XIX и XX вв. большинство ученых согласились, что инквизиция верила в истинность своих оправданий, так же как и в моральность своих действий. Отсюда в своей оценке функционеров инквизиции большинство ученых не подвергали сомнению искренность инквизиторов и отличались друг от друга только в оценке их характеров. Так, если консерваторы видели в инквизиторах преданных христиан, исполнявших тяжелые обязанности, либералы считали их узколобыми фанатиками, действовавшими как эмиссары беспощадной Церкви. Такова была также и позиция Конституционной Комиссии, которую Кадисские кортесы (1812 г.) назначили, чтобы представить, среди прочего, отчет об инквизиции. Само собой разумеется, что Комиссия не нашла различий между природой преследования инквизицией марранов и ее атаками на другие группы. При этом отмечая страдания, которые монах, брат Луис де Леон, претерпел от рук инквизиции, Комиссия была настолько «переполнена ужасом и изумлением», что ее члены не могли найти слов, чтобы выразить свои чувства. «Непостижимо, — сказали они, — насколько предубеждение может околдовать, а ложный пыл сводить с пути»[3178]. Однако не только «предубеждение» и «ложный пыл» заставили инквизицию и ее расистские когорты действовать против конверсо, как они это делали. То, что двигало ими, было прежде всего глубоко укоренившейся ненавистью, яростной, неумолимой, адской ненавистью ко всему, имеющему какое-либо отношение к еврейскому, будь то этническим или религиозным, социальным или интеллектуальным, той ненавистью, что проистекала из предубеждения и традиции, коренившихся в особом положении евреев. Не приняв во внимание эту особую ненависть и различные ее источники, невозможно понять ее вулканический выплеск через рождение инквизиции и ее ранние операции или извержение ее кипящей лавы в течение более чем трех с половиной столетий.