Адриан. Золотой полдень - Михаил Ишков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Лонг сумел сбить спесь с Нигрина, заставил его оправдываться, а это, август, многого стоит. Может, награда слишком долго ищет своего героя?»
«…Мы вместе справляли траур по божественному Траяну.
Присутствовал Эвтерм.
На сердце было пронзительно горько.
Мы вспоминали былое, вспоминали твоего непобедимого отца, ведь каждому из нас памятны короткие, но такие яркие встречи с ним. Эвтерму они принесли славу, мне — удачу и богатство. К тому же Траян первый, кто с уважением отнесся к моему выбору. О Лонге и говорить нечего, он лишился верного друга. Признаюсь, если бы Марк сейчас предложил мне близость, я бы согласился просто из чувства благодарности, пусть даже эта услуга была бы неимоверна трудна для меня, ведь мне посчастливилось встретить тебя, Публий. Кстати, Лонг ни словом не упомянул об обещанном ему сенаторском звании. Он смутил меня странной просьбой, смысл которой я не совсем понял, но тебе, по — видимому, она будет ясна. Префект просит вернуть ему некую Тимофею. Не знаю, кто такая Тимофея, но известная тебе особа с момента возвращения Ларция в родной дом ходит мрачная, как ночь».
«…радуют дети, особенно сын Ларция Бебий и его приятель Клавдий Максим Младший. Их благоразумию и неожиданным для такого нежного возраста знаниям можно только позавидовать. Оба мальчишки главной считают науку жизни, они мечтают досконально освоить ее. Услышав такое от собственного сына, Ларций воскликнул — только не науку власти! Каково! Я ведь предупреждал его, чтобы он не ездил в Азию. Боюсь, цезарь, я наскучил тебе нашими семейными дрязгами, на этом заканчиваю. Дай знать, когда намерен прибыть в столицу.
Желаю тебе, император, здоровья и радости и как верный подданный и как друг».
Адриан улыбнулся, некоторое время изучал папирус, затем неожиданно перевернул его, словно надеялся отыскать на обратной стороне что‑то недосказанное. Наконец позвонил в колокольчик.
В комнату вошел Флегонт, приблизился к ложу, на котором работал Адриан.
— Докладывай! — приказал император.
— Письмо в сенат с просьбой обожествить твоего приемного отца, а также распоряжение Квиету с отстранением его от должности наместника Мавритании и требованием как можно скорее прибыть в Рим, отправлены. Пятый Македонский легион выступает через три дня, Шестой Железный Антониев в сентябрьские иды (13 сентября), последним отправляется Пятнадцатый Аполлонов. Приказ Десятому легиону в Германию послан. Катилий Север готов принять дела в Сирии. Ты, могущественный, отправляешься завтра.
— Куда должен следовать Десятый Цезаря?
— В Виндобону (ныне Вена), могущественный.
— Где Пальма и Цельз. Они, помнится, ссылались на недомогания, и я позволил им пройти курс лечения.
— Они по отдельности отправились в Рим.
— Хорошо. Что с Ликормой? — спросил император.
Флегонт молча протянул повелителю туго скрученный свиток. Император начал разворачивать и просматривать его. Свиток казался бесконечным.
Добравшись до внутреннего обреза, Адриан удивленно посмотрел на раба.
— Это не все, могущественный, — прокомментировал Флегонт. — Ликорма утверждает, что здесь только те имена, которые он сумел вспомнить.
Император поморщился.
— Я удивляюсь не тому, — ответил он, — что в списке заговорщиков оказалась бóльшая часть сената, а тому, что ты назвал меня «могущественным». Я для тебя господин, в крайнем случае, хозяин. Если хочешь и дальше повторять пошлости насчет «могущественности», я готов дать тебе вольную. В этом случае ты получишь приличную сумму на обзаведение и более никогда не будешь работать со мной. Мне вполне достаточно примера Ликормы, которому отец когда‑то из милости даровал свободу. Что из этого вышло, рассуди сам.
Адриан поднялся с ложа, зашагал по комнате. На ходу с некоторой досадой добавил.
— Сколько вольноотпущенника, тем более императорского, ни корми! — он рано или поздно все равно запустит руку в государственный карман. При этом с него не спросишь за подобные шалости, ведь по обычаю следует спрашивать с отца семейства13, то есть с августа. На этом поскользнулся мой любезный отец, а он, как тебе известно, был великого ума человек.
— Да уж, — подхватил остававшийся на месте Флегонт, — такого человека теперь не сыскать!
Адриан засмеялся, одобрительно кивнул.
— Хорошо сказано, Флегонт. Я не хотел бы тебя терять, но если ты будешь настаивать, я дам тебе свободу — и прощай!
— Но, господин, с кем ты останешься? На кого, кроме членов своей семьи, кроме верных тебе клиентов и вольноотпущенников, ты сможешь положиться в делах государственного управления?
— На наемных работников, потому что управление государством это не семейное дело. Верность вольноотпущенников наглядно продемонстрировал Ликорма. У нас в Риме уйма состоятельных граждан всаднического сословия, которые только и мечтают занять какую‑нибудь выгодную или влиятельную должность. Ради этого они землю будут грызть…
— И продадут тебя при первой возможности. Человек, служащий за плату, очень быстро привыкает к деньгам.
— А я на что? А Мацест на что, ведь он декурион императорских спальников на что? А ты, мой личный секретарь? Я не могу уволить раба или вольноотпущенника. Я могу сурово наказать его, например, казнить, а это не всегда уместно. С наемными работниками будет куда проще. Если мы не сумеем взнуздать их, а в случае неспособности отставить от должности, асс нам цена. Кстати, среди всадников много образованных людей, так что мне не придется тратиться на их обучение.
Адриан приблизился к столику, на котором оставил свиток с материалами допроса Ликормы.
— Давай вернемся к нашим баранам, — он взял свиток в руки, задумчиво произнес. — Итак, зрители из первых рядов, предвкушая потеху, точат кинжалы. Как же с ними поступить? Аттиан предлагает начать с префекта города Бебия Макра и всего его окружения, затем взяться за сенаторов, но их столько, поспешивших записаться в мои враги, что со всеми сразу не управиться. Лупа предлагает не спешить. А ты что скажешь?
— Я поддерживаю волчонка. Он прав, утверждая, что замшелые пни только и ждут, когда у тебя не выдержат нервы, и ты начнешь лить кровь. Теперь, после смерти наилучшего, руки у них развязаны. В Риме тебя не любят, это правда. Судя по показаниям Ликормы, четверо из каждых пяти сенаторов настроены против тебя. И что? Мне кажется, что для многих из них подобное неприятие не более чем поза. Они стараются не отстать от моды. Теперь все жаждут спасти Рим от тирана, добыть свободу, избрать достойного! Прекрасные мечты, однако потакать подобным настроениям тоже ни к чему. Одними подачками, милостями, всепрощением, раздачей денежных средств положение не спасти. Тогда нам и армия не поможет.
— Ты хочешь сказать, что стоит мне разделаться с Макром, все решат, что следующими могут стать они. Со страха болото вполне может сплотиться вокруг замшелых пней. Если же я сделаю вид, что в государстве мир да благодать, если приступлю к раздачам богатых легатов, в Риме сочтут, что я дрогнул, и большинство сената опять же перейдет на сторону сильнейших. И в первом и во втором случае они выступят единым фронтом. Против такого союза мне не устоять. Ты прав в том, что ни приступать к репрессиям, ни замечать происходящего и заниматься всепрощением нельзя. Время работает на них.
Адриан еще раз прошелся по комнате, указал пальцем на письмо Лупы.
— Волчонок пишет, что Светоний упомянул о мартовских идах.
— Одно к одному, император. Заговор обнажился. Но ведь ты знаешь, как обмануть их?
— Знаю, оттого и тяжко на душе. Интересно, когда Юлий Цезарь в марте отправлялся на заседание сената, испытывал ли он страх? Знал ли он, что это его последний день?
— Цезарь ничего не знал, господин, а ты знаешь. Они полагают, что загнали тебя в угол.
Адриан усмехнулся.
— К сожалению, они правы. Я должен появиться в столице, должен выступить в сенате. Должен участвовать в жертвоприношениях. Там со мной не будет ни армии, ни сингуляриев, ни преторианцев. Там всех сторон я буду окружен врагами. Под парадными тогами так легко спрятать кинжалы.
Пауза.
— Мне страшно, Флегонт, — тихо выговорил император.
— Мне тоже, господин, — также тихо ответил раб.
— Жуткая игра.
— Не то слово, господин.
— И не откажешься.
— Никак нельзя, хозяин. Я останусь с тобой. Пусть раб — это позорное и низкое звание, но я останусь с тобой.
— В такой момент?! Ты рискуешь жизнью.
— Смерть неизбежна. Стоит ли бояться неотвратимого.
— Ты сейчас рассуждаешь, как Эвтерм.
Флегонт, высоченный, худющий, развел руками.
— Я его ученик, господин.
— Знаешь, о чем просит меня Лупа?
— Догадываюсь. Лонг непременно желает быть сенатором?