Пёсья матерь - Павлос Матесис

Только на четвертый день после публичного поношения я заметила, что моя мать не произносит ни слова, даже когда мы ее о чем-то спрашиваем, например, хочет ли она, чтобы сегодня готовила я, или что-то в этом роде. И ночью она не спала. Я, даже если падала без задних ног после работы, все равно переживала за нее и то и дело открывала глаза и смотрела на нее, лежащую рядом; мы оставляли зажженной свечечку, и я видела ее глаза, глядящие в потолок. Затем я снова засыпала, ребенок как-никак: столько полов надраить, столько ведер с водой вылить, столько одежды прополоскать!

А наш Фанис не замечал даже этого, все только куда-то убегал. За ним приходил этот Костис, сын Козилиса из окружного управления, и они вместе шли играть; тогда Фанис, конечно, не догадывался, что играет с будущим знаменитым актером, даже познаменитей его сестры. Я и сейчас часто его вижу, но он меня не помнит, и поэтому я с ним не здороваюсь. Однажды, когда мне случилось остаться без работы, я устроилась статисткой к нему в труппу. Он сам меня выбрал, сказал: давайте возьмем вот эту кокетливую брюнеточку. Не вспомнил меня, сказала я себе, ну и Бог с ним. Да и сейчас, когда видит меня, не помнит, что когда-то мы с ним вместе играли, ну да ладно, что уж тут говорить.

Спустя неделю я сказала тетушке Фани: тетушка Фани, она так и не заговорила. Тогда они пришли вместе с тетушкой Канелло, якобы как ни в чем не бывало, и начали с ней болтать, а мать молчит. На восьмой день Канелло уколола ей руку булавкой, мать – ни звука. Мы позвали отца Диноса, тот, бедняга, читал ей бесплатно какие-то молитвы, пришел и бедный господин Маноларос, сразу же сделал ей укол в плечо и затем осмотрел.

– Не понимаю, – сказал он и вдруг внезапно дал моей матери пощечину, чтобы испугать ее, но все без толку.

Попадья отца Диноса прислала к нам женщину, чтобы снять с матери сглаз, взяв с нас обещание ничего не говорить ее мужу, иначе он на ней живого места не оставит. В конце концов, мы с этим примирились.

Твоя мать онемела, сказала мне Канелло, смирись с этим. Она это, конечно, сказала со слов господина Манолароса: судя по всему, у Асимины шок, не знаю, сможет ли она когда-нибудь оправиться. Примиритесь с этим.

И мы примирились.

Во всем остальном моя мать ничуть не переменилась. Она даже улыбалась. Не то что бы мы больше не принимали никаких усилий: мы водили ее ко всяким целительницам, а зять тетушки Канелло, муж ее горемычной сестры, cвез нашу мать на своей двуколке в одну часовню, но и это напрасно. Ясное дело, об этом пошли толки, и вскоре про это заговорил весь Бастион. Думаю, поэтому в нас больше не бросали камнями. Да и ее саму не очень донимали, когда она выходила из дома на работу. После публичного поношения я нашла ей работу в двух домах: заниматься глажкой и сидеть с детьми. И из-за немоты многие предпочитали ее другим. У нас все шло хорошо, и мы даже откладывали какие-то деньги. Одна дама как-то сказала мне: Рубини, лучше держать в доме немую женщину, так ты точно знаешь, что она не будет обсуждать тебя с другими дамами, у которых работает. Хорошие семьи Бастиона очень боялись сплетен: что скажет их прачка другой своей хозяйке о заплатанных простынях, о побрякушках и все в таком духе.

Однажды к нам зашла Канелло и принесла учебник своих детей за первый класс. Рубини, сказала она мне, раз уж она осталась без голоса, научи ее хотя бы писать, чтобы вам хоть как-то понимать друг друга.

Мать согласилась. Я научила ее алфавиту, понемногу она научилась писать слова. Орфография у нее, конечно, хромала, но, по крайней мере, она писала.

Одним воскресным днем я вспомнила, как еще до начала оккупации Албании наш старший, Сотирис, говорил ей: мама, почитайте мне. Тогда я тоже стала ее просить, чтобы она почувствовала себя важной. Ей нравилось. Мы усаживали ее, давали книгу и начинали урок заучивания наизусть. А однажды я прочитала ей свое сочинение «Как я провела воскресенье». Я написала, что мы были на природе и собирали артишоки, а еще про багровый закат и про повозку, полную овец, которая встретилась нам по дороге.

Позднее, когда она мылась в раковине, сказала, почему ты не написала, что вам встретился еще и заяц.

– Заяц?

– Да, в твоем сочинении.

– Потому что не встречали мы никакого зайца, мама.

– Я о другом. Не важно.

– Но мы не встречали никакого зайца.

– Это бы украсило твое сочинение.

– Ну какой заяц в двух шагах от имения Зарифеев! Если мы не видели зайца, мне что нужно врать?

– Почему сразу врать? Это выражение твоих мыслей.

И до сих пор, хоть мне уже и минуло шестьдесят (никогда не признаюсь, когда именно, хватит с меня и того, что говорю, что мне уже за шестьдесят! а сколько на самом деле – не скажу ни в жизнь), я до сих пор не понимаю, по кой ей сдался этот заяц в моем сочинении в пятом классе.

В конце концов, она довольно бойко научилась читать и даже немного выучила счет. Наш Фанис тем временем снова начал ходить в школу, а я ходила во вторую смену, но много прогуливала, и продлилась вся эта эпопея со школой не очень долго. Книги нам подарил отец Афанасия – то были старые учебники его сына. И по воскресеньям моя мать брала книгу и садилась читать. В основном историю и географию за шестой класс. О троянцах, Приаме, двенадцати богах, об эллинах. Тогда мы обе узнали, и я и мать, что, помимо Мескари, мы тоже зовемся эллинами. Потом она читала, где находится Андалузия. Читала и произведения из хрестоматии современной греческой литературы, потому что ей очень нравились произведения с сюжетом. А незадолго до своей смерти она прочитала практически целый роман.

Между тем господин Маноларос начал приготовления к выборам в депутаты, поэтому он поднял свои связи, чтобы выхлопотать нам пенсию. Видишь ли, тогда снова начались политические брожения и охота за голосами избирателей. От нас он получил бы шесть: два от родителей моего отца и четыре наших – он посчитал и нашего старшего, Сотириса. Маноларос даже убедил нас, что снова