Пёсья матерь - Павлос Матесис

Василики. Мадам Рита была самой уважаемой путаной в Бастионе. Настоящая vedette – звезда, позднее и я у нее позаимствовала некоторые приемчики для своей актерской карьеры. У нее был свой собственный бордель, но работала она не только там. В основном к ней ходили немцы, в ресторан «Фонтан», куда я отнесла ей просфору от отца Диноса во время оккупации. Тогда пошли слухи, что они водят шуры-муры. Попадья была набожной и неказистой, а отец Динос – самым настоящим бабником.

Когда Рита проходила, приличные женщины крестились. Пресвятая Богородица, не дай нам так низко пасть, как-то сказала моя мать перед тетушкой Канелло, хотя сама встречалась с синьором Альфио. Но Канелло не стала язвить на этот счет, она никогда не считала мою мать шлюхой из-за того, что та принимала у себя двух итальянцев.

Мадам Рита была женщиной очень авторитетной. Ходила как архиерей, и по пути с ней здоровались все, даже судьи. Она зорко следила, кто именно с ней не поздоровался, самые смелые даже пытались ее игнорировать. С таких наглецов мадам Рита перед всем честным народом начинала сдирать три шкуры, напоминая, сколько раз к ним приходили ее девочки, да еще и за полцены. Сама она обслуживала только должностных лиц, а из военных – исключительно командиров и выше по чину.

Я еще до войны как увидела ее, вся так и задрожала пред ее великолепием. Еще девочкой только перед двумя людьми меня пронзила благоговейная дрожь: перед мадам Ритой и нашей королевой, когда я впервые увидела ее. К сожалению, больше мы с ней не виделись. Она приехала с визитом в Бастион, когда была еще только женой королевского наследника. Ее отправили в поездку, чтобы завоевать расположение народа. На приеме яблоку было негде упасть, мы даже потеряли нашу мать. Толпа толкала нас, мы с отцом стояли в самом конце очереди, он посадил меня себе на плечи и кричал: смотри на королеву, смотри на королеву. Людей было очень много, и мы стояли в самом конце, отец так и не смог ее разглядеть, он был низкого роста, но все равно плакал от чувства преданности. На приеме была и мадам Рита, но не в числе важных персон. Она поздоровалась с номархом, тот был человек сообразительный – поприветствовал ее в ответ. Как поживаете, мадам Рита, сказал он ей, как работа?

Когда пришло освобождение, половину девушек из ее борделя в знак назидания повесили, а Риту на целый месяц лишили разрешения на работу. Но ее бордель снова открыл свои двери, как только прибыли союзники, не без помощи нашего депутата господина Манолароса, тогда еще доктора. Позднее он незаконно прибавил этому борделю еще три комнаты, как говорили, с помощью плана Маршалла и на средства военной компенсации. Он заявил, что бордель разрушили во время бомбардировки, это было в период правления Цалдариса.

Вот так была наказана за свое сотрудничество с оккупантами мадам Рита.

Еще одна жертва – Силоам.

Силоам был мужским портным. Он водился только с мужчинами и ничуть этого не скрывал. Звали его Стелиос, а я не знала, что значит «водиться с мужчинами» и почему за ним закрепилось это женское имя (золотце, я сам его выбрал, рассказал он позднее тетушке Андриане, чтобы знали мою наклонность те, кто со мной сближался, и не говорили потом, что я их обманул. Я повесил на себя это имя как табличку, чтобы быть честным, чтобы все знали, в каком магазине делают покупки и что они там купят).

У Силоам не было этой величественности мадам Риты. Он был покладистым и немного невезучим, никто его не боялся. По пути он раболепно и униженно кланялся всем встречным, словно за что-то просил прощения, как будто, отвечая на его приветствие, люди делали ему великое одолжение. С тридцати лет он был сиротой, волосы убирал в пучок надо лбом, походя издалека на накренившуюся бойницу.

Как портной он был высоким профессионалом и очень уважал свою работу. Если хотел дать клятву, говорил: «клянусь своими ножницами». Еще до войны господин Маноларос заверил моего отца, что Силоам – хороший портной. И вообще человек очень полезный, очень много мальчиков Бастиона с ним стали мужчинами, с ним наши юноши набирались опыта. Потому что девочки тогда были порядочными, с мужчинами до свадьбы ни-ни, сначала замуж, а уж потом амурные дела.

Во всяком случае, его никто не трогал. Думаю, потому, что он знал очень много секретов: очень многие достопочтенные мужья Бастиона были воспитанниками Силоам. Я рта не раскрою, предупредил он. Потому что задница костей не имеет, но кости ломает.

Он тоже сотрудничал с оккупантами. И его схватили, когда пришло освобождение. Но в тюрьме он нашел общий язык и с партизанами, так что его отпустили. Потом его поймали хиты, но в тюрьме он сотрудничал и с ними, избежав тем самым высылки.

В конце концов, мы так никогда и не узнали, каких политических взглядов он придерживался на самом деле: левый он был или монархист. Его убеждения каждый раз зависели от чувственной стороны. Был с партизаном? Без умолку говорил о Марксе и нацеплял себе Серп и Молот. С хитом? Выходил на прогулку с короной в петлице. Но кем-кем, а обманщиком он не был, свои убеждения он каждый раз отстаивал с благородством. А однажды во время оккупации дал мне яйцо. И когда мы всей семьей ушли с публичного поношения, он пришел засвидетельствовать моей матери свое почтение.

Силоам остался в Бастионе. Говорят, он совсем разочаровался в партизанах, хитах и англичанах (эти у меня весь хлеб отобрали, говорил он), его взяла злость, он обстриг волосы и женился. И до сих пор верен своей жене и своим ножницам, да и дети у него очень хорошие. Так я слышала. Но время от времени он, конечно, позволял себе интрижки. Говорят, однажды он объяснил своей супруге: послушай, жена, общество – это общество, семья – это семья, а задница – это задница.

Расправы над предателями начались с Силоам и мадам Риты, а потом взялись и за других изменников.

Мы уже три недели как были освобождены и собрали все трупы в городе. Запах гари никак не выветривался, но мы к нему привыкли. Однако в нашем квартале стояло невыносимое зловоние. Из вашего дома, что ли, несет? – язвительно бросила мне одна прохожая из другого района, ныне покойная.

Однажды утром мы с семью ребятишками Канелло играли около наших домов. Я прислонилась к церкви и почувствовала на спине