Марта из Идар-Оберштайна - Ирина Говоруха

Алекса, видимо, напрягал ее легкий тон, и он вел беседы в слегка официальной манере, будто сдавал экзамен в школе полиции или размещал свое резюме на федеральной бирже труда. Девушка слушала и отслеживала реакцию своего сердца. Оно оставалось сонным, невозмутимым и предельно трезвым. Не трепыхалось, не сдавало легкоатлетический кросс, не летело в пропасть, делая сальто и фляк вперед. Подобное равнодушие сердечной мышцы ее скорее радовало, чем беспокоило, учитывая незажившие раны, нанесенные Константином. Да и мама напоминала: жить с нелюбимыми – семейное.

Ближе к лету начались разговоры о реальной встрече, и Анна стала готовиться. Читала о стране, нравах, обычаях, культуре. Смотрела немецкие фильмы, особенно поразила лента «Жизнь чужих», в которой жена доносила на мужа, а муж на жену. Выписывала в клетчатую тетрадь ремарки: влюбленные не дарят друг другу лилии – похоронные цветы, с чека в пять евро оставляют на чай один, а за выброшенный в неположенном месте окурок штрафуют на целых сто. Метро работает с четырех утра. Шутки по поводу нацизма караются административным наказанием. Использованные пузырьки из-под лекарств возвращаются в аптеку, а гимн исполняется с третьей строчки – первые две запрещены. Из окон любого офиса должно быть видно небо. Голым садиться за руль допустимо, а вот выходить из авто нельзя, а еще не стоит ходить по автобану, если закончился бензин, хранить на видном месте урну с прахом, биться подушками даже в шутку и маршировать по мосту – однажды тот рухнул под тяжестью роты солдат. Запрещено строить замки из песка, шуметь во время секса, упаковывать в критические дни хлеб и оставлять на парковке авто с невыравненными колесами.

В середине июня Анна вернулась из отпуска и взахлеб рассказывала об отеле, пятачковом Мраморном море и забавном противостоянии с немцами. В одно утро дети русских туристов проснулись около шести и устроили кипеж. Поначалу сходили с ума в номере, а когда надоело, переместились в коридор, сняли со стены огнетушитель и затеяли игру в пожарных. От шума проснулась милая немецкая семья, и глава семейства отправился жаловаться. Постучал в двери и выдал гневный спич:

– Рань несусветная, мы спать хотим, а ваши дети устроили бардак.

Мать расшалившейся пацанвы невозмутимо заметила:

– Подумаешь, вы на нас вообще в четыре утра напали!

Алекс укоризненно покачал головой и сделал замечание, что в Германии на эту тему шутить не принято. Подобное считается дурным тоном и верхом невоспитанности. Анна согласилась, но на следующий день во время беседы мастерски вплела новую шутку:

– Взбунтовавшиеся немецкие пролетарии двигались организованной колонной по Унтер-ден-Линден ровно до тех пор, пока не натолкнулись на табличку «Проход запрещен». На этом революция закончилась, и все благополучно разошлись по домам.

Молодые люди часто ссорились и не могли найти общего знаменателя среди множества тем. К примеру, больше недели обсуждали ябедничество. Однажды Анна призналась в стукачестве на собственного дедушку и отметила угрызения совести по сей день. Это случилось во время летних каникул, когда дни напоминали длинные паровозные гудки, а ночи сжимались, умещаясь в кулак. Бабушка вела большое хозяйство, а на досуге делала ягодное вино. Большие голубоватые бутыли с брагой стояли в чулане и собирали вокруг себя мелкую мошкару, смахивающую на аллергическую сыпь. В один из дней Мария заметила, что их содержимое куда-то испаряется, и дала задание внучке проследить за Василием. Анна восприняла поручение всерьез, поймала деда с поличным и «сдала со всеми потрохами». Тот на глазах уменьшился в росте и полез в карман за табаком.

Алекс напрягся и уставился в одну точку. Анна решила перезагрузить компьютер, но в эту секунду картинка ожила, и посыпались исторические справки:

– Пойми раз и навсегда, если человек рядом с тобой нарушает закон, ты просто обязана сообщить в правоохранительные органы, иначе автоматически становишься соучастницей! Еще в XV веке граф Вюртембергский, оказавшийся очень брезгливым, не мог передвигаться по улицам из-за огромного количества человеческого дерьма на них. В Германии, как и в Париже, содержимое ночных горшков выливалось из окон на мостовые. Тогда он издал указ, требующий вывозить экскременты за черту города, но непременно ночью. Народ пропустил его требование мимо ушей. Умный граф издал дополнение к указу, звучащее приблизительно так: «Если ты заметил соседа, не убирающего мусор, а продолжающего гадить, на него следует донести. Если ты не донес, пожалев соседа, накажут и его, и тебя. Донес – получаешь право на часть его имущества. К примеру, дома или земли».

Анна попыталась возразить, но Алекс только снисходительно улыбнулся:

– Ты считаешь немцев доносчиками? А не хочешь посмотреть вокруг?

Привел в пример какого-то Леонида Васильева, инженера из Казани. Тот в 1983 году написал антисоветское стихотворение и пятьдесят экземпляров своей поэзии оставил в коридорах различных учреждений:

– Хочешь узнать, сколько доносов поступило в КГБ? Ровно пятьдесят! Все рабочие, студенты, доценты, профессора и членкоры Академии наук, взявшие в руки его опус, имели возможность выбросить листок, никому ничего не сказав, но нет! Все как один сообщили «куда следует». Васильева нашли и посадили на два года.

Анна разминала шею и нервно кашляла. Чем больше Александр распылялся, тыкал между глаз коренными советскими фразами типа «лучше стучать, чем перестукиваться», тем сильнее девушка ощущала внутренний протест и несогласие. Задавала себе вопрос: «Неужели, чтобы встретиться у Пергамского музея с Константином и кинуть ему равнодушное «привет», следует терпеть такого неприятного типа?»

Александр не унимался. Вспомнил Павлика Морозова, заложившего собственного отца, и какого-то Колю Щеглова. Оказывается, в Москве детское доносительство поддерживалось органами власти. Поначалу Морозову поставили памятник и подписали: «От советских писателей». В начале пятидесятых в «Пионерской правде» группа представителей творческой интеллигенции, состоящая из Маршака, Катаева, Михалкова и многих других, коллективно обратилась к детям всей страны, чтобы те продолжали дело Павлика Морозова, пообещав в будущем высокие звания маршалов, ученых, героев. Так появились пионеры-дозорные, с особой тщательностью приглядывающие за собственными отцами.

– В интернете нетрудно найти отрывок из речи Анастаса Микояна на торжественном заседании, посвященном 20-летию органов ВЧК. Микоян – революционер, основатель рыбных дней и родоначальник первой советской рекламы в виде емких фраз «Всем попробовать пора бы, как вкусны и нежны крабы» – патетически восклицал: «Пионер Щеглов Коля в августе сего года сообщил официальным путем через почту начальнику районного отдела НКВД о том, что его родной отец Щеглов Иван Николаевич занимается расхищением из совхоза строительных материалов. Преступник был арестован. Вот такие люди у нас, товарищи, есть. Вот такие пионеры у нас есть. Вот где наша сила и мощь – в народе!»

Анна просила его замолчать и не ворошить прошлое. Алекс не слышал:

– «Пионерская правда» из номера в номер публиковала доносы детей