Побег из Олекминска - Вера Александровна Морозова

— Десятого июня 1899 года...

— Продолжайте, ротмистр, — благосклонно разрешил подполковник, выискивая в деле интересующие его материалы.

— Итак, в июне 1899 года в поле зрения следственных органов стали попадать листовки... Листовки написаны на злободневном материале и взяты из местной жизни. Это навело на мысль о существовании подпольной типографии, поставленной на месте.

— Следовательно, мысль о возможной доставке преступных изданий из столицы или других городов отпадает? — с прежней доброжелательностью уточнил подполковник.

— К сожалению, полностью. Стачки, происходившие на некоторых заводах, подробнейшим образом описывались в листовках... Более того, выпущенные в разгар стачек листовки подогревали преступные настроения... Как стало известно следствию, в типографии печатались материалы, которые перевозились в Петербург для дальнейшего распространения по городам России.

— Интересно... — процедил подполковник и внимательно посмотрел на женщину, сидевшую, по обыкновению следственной процедуры, на середине комнаты.

Женщина сидела спокойно, положив руки на колени, и слушала не без интереса. Женщина была в цивильном платье. Значит, недюжего характера. Платье, довольно помятое, поражало изящностью. «Где-то я ее видел? — подумал он, досадуя на память. — Лицо такое знакомое, что обознаться невозможно».

— Стало известно, что у некого Доменова в сарае был оборудован склад нелегальных изданий преступного содержания... Обыск превзошел всякие результаты — помимо нелегальных изданий, были обнаружены и принадлежности типографии... Полтора пуда шрифта... Прокламации «К рабочим Урала» и «Первое мая»... Нелегальные брошюры... Письма... Особенное внимание вызвало письмо, подписанное «Машей» и содержавшее своеобразный инструктаж, адресованный к тем, кто работал в типографии. Разысканы были в старом колодце части разобранного типографского станка, в том числе валик, наборная касса... Все было тщательно смазано машинным маслом и убрано до лучших времен... Явно ко всему прикасалась профессиональная рука...

— Господа социал-демократы любительщиной в своих делах не отличаются! — сердито подтвердил подполковник и стал открыто рассматривать подследственную. — Почему взяли на подозрение Доменова?

В кабинете следователя ударили напольные часы. Бом-бом-бом... Конкин подождал, пока затихнет гул боя, и скрипучим голосом объяснил:

— При одном из обысков была найдена групповая фотография. На карточке был сфотографирован Доменов вместе с некой Анной Ивановной, следы которой попадались при обысках у лиц, принадлежавших к социал-демократии. Обыск производился по приказу из Санкт-Петербурга. Было высказано предположение: дело теснейшим образом связано с Петербургской социал-демократической организацией. — Конкин подобрался и, наклонив голову, продолжал: — Были также получены строжайшие указания приступить к выявлению поименно участников сей преступной организации...

Подполковник плохо слушал ротмистра Конкина. Он был во власти воспоминаний...

Небольшой полустанок близ Екатеринбурга, где по его приказу остановили поезд под номером пятый-бис... По агентурным донесениям явствовало, что в поезде следует опасная государственная преступница с транспортом нелегальной литературы для Петербурга. Было известно и о типографии, созданной около Екатеринбурга, и об исчезновении пуда шрифта из типографии местной газетенки, и о комитете Уральской социал-демократической партии. Делом верховодила некая Мария Эссен, она же Розенберг, под кличкой Анна Ивановна. Примет этой неуловимой особы фактически не было, кроме одной: особенно красива...

Подполковник вспомнил, как в третьем часу вошел в вагон первого класса. В купе спала дама. Положив на валик голову.

И вот красивая дама сидит перед ним в кабинете и оказывается Марией Эссен, известной в подполье под именем Анны Ивановны... От неожиданности подполковник плохо воспринимал происходившие события. Его раздражал и визгливый голос следователя Конкина, и его маленькая фигура, и некрасивое, злое лицо. На даму совестно, точнее, неприятно поднять глаза — разом рухнули понятия о доброте и порядочности, о красоте как выражении преимуществ дворянства. Интересно, испытывает ли стыд она? Или хотя бы неудобство... Зло обозвав себя гимназистом, подполковник отложил папку с делами.

Мария смотрела на подполковника и в душе проклинала столь неприятный случай. Нужно, чтобы произошла подобная встреча?! Господин случай шуточки шутит... Дважды она вынуждена переживать из-за этого треклятого подполковника Павла Ефимовича Маслова, такого респектабельного, что можно от тоски умереть. Как волновалась тогда в купе! Даже и сейчас неприятно вспомнить... Впрочем, почему судьба ей должна посылать следователей, ранее неизвестных?! Жизнь заключается в смене событий, которые и представить, а тем более предугадать невозможно. Придя к такому заключению, Мария успокоилась. Что?! Поживем — увидим...

— Ваше имя?! Фамилия?! — Подполковник Маслов, откашливаясь, задал первые вопросы.

— На вопросы отвечать отказываюсь. Без предъявления обвинительного заключения меня третий месяц держат в одиночном заключении, подвергают унижению мое человеческое достоинство. — Эссен гневно выпрямилась, и глаза ее сверкнули.

— Но обвинение, и весьма тяжкое, вам инкриминируется. — Подполковник Маслов старался подавить гнев, душивший его. Комедиантка... Комедиантка... Видите ли, ей не предъявили обвинения! Так возьмите да облегчите работу следствию добровольным и чистосердечным признанием... А то, видите ли, все отрицает. И сухо пояснил: — Вам предъявляется весьма серьезное обвинение: и в принадлежности к сообществу с целью насильственного ниспровержения существующего строя, и в организации тайной типографии, выпускавшей нелегальные издания преступного характера, и в распространении литературы столь же пагубного свойства... Вас ждет суровое и долгое наказание... Одумайтесь, Мария Моисеевна.

Мария удивленно приподняла брови: откуда столь точные сведения?!

— Кстати, мы совершили приятное совместное путешествие из Екатеринбурга. Безусловно, с вами? — Подполковник поймал насмешливые искры в глазах подследственной и рассердился: — Метаморфозе вашей можно позавидовать... И это убеждает в том, что вы значительно более испорчены, чем можно подумать на первый раз. Опасность вашего пребывания на воле следственные власти не могут преуменьшать. Мы затребуем ваше полицейское дело, узнаем всю вашу жизнь...

Мария смотрела синими глазами и улыбалась. Как обиделся господин подполковник за совместную поездочку! Тогда не признал крамольницы, а сегодня гневается. Престранный человек...

— Ваше поведение в тюрьме вызывает крайнее недоумение и неудовольствие. Попытка действием оскорбить официальное лицо заслуживает тяжелой кары. Да-с... И на отмену карцерного режима я санкцию не дам!

Следователь Конкин кивал головой в знак согласия с подполковником Масловым. Мария насмешливо улыбалась. Да, Конкин чувствовал себя героем. Можно сказать, из кожи вылез, доказывая верноподданнические чувства...

И Мария заметила с завидной невозмутимостью:

— Не считаю нужным давать ответы на вопросы, поскольку не признаю за государством, насквозь прогнившим, права судить меня... Идиллические воспоминания о совместной поездке меня заинтересовали — трогательные истории очень люблю. И с радостью буду ждать продолжения... Касательно моего вопиющего положения в тюрьме — я никаких реляций не подавала, ибо воспринимаю его в общей цепи бесправия и угнетения.

Мария выпрямилась и бросила презрительный взгляд на подполковника Маслова. Лицо порозовело от возмущения. Синие глаза потемнели.