Магия на грани дозволенного - Анастасия Колдарева

– Для начала просто успокойся, – посоветовала Ева. – Пойми: жизнь продолжается.

Дэн фыркнул.

– Уж ты-то могла бы выдумать что-нибудь пооригинальнее!

– Выдумаю, – серьезно пообещала Ева, и он взглянул на нее с неожиданным любопытством.

– Твои сны – об этом?

Надо же: снова покраснела – совсем чуть-чуть, но порозовевшие щеки раззадорили. Дэн оперся на вытянутую руку, наклонил голову, заглядывая девушке в лицо.

– О чем они, Ева?

Та шумно вздохнула, нервно стиснула рукой покрывало.

– О тебе, – девушка словно заставляла себя говорить, – о нем, обо мне. О нас. О том, как забывается боль. А вообще, я не знаю, Дэн. Правда. Мои сны редко бывают отчетливыми и конкретными. Они могут быть и бредом, и слепком с будущего – как повезет.

Дэн разочарованно кивнул. Как она умудрилась наговорить столько – и при этом ничего не сказать?

– Я пойду заварю чай, – девушка поднялась с кровати.

– Чай? Сама? Нам оставляют еду в зале три раза в день.

– Знаю. Но я исследовала дом, пока вы с Игорем лечились, и нашла бывшую столовую на первом этаже. Сейчас там один хлам, зато мне удалось отыскать чайник. А все остальное у меня с собой, – она улыбнулась.

– На все руки от скуки, – заметил Дэн.

– Это очень старый дом. В нем столько секретов!

– Ты уже познакомилась с Мефисто?

– Конечно. Он который день сокрушается по поводу твоей несостоявшейся смерти.

– А своими выходками не докучает?

Ева непонимающе подняла брови.

– Ты здесь уже четверо суток, а он до сих пор не подкинул тебе отрубленную голову в кровать?!

– Ах, это, – она кивнула. – Я просто подумала, что у меня снова галлюцинации. Значит, это проделки призрака?

И, слабо махнув на прощанье рукой, она выскользнула за дверь.

Ближе к вечеру, часов в десять, когда Ева вышла от Лисанского, сообщила, что утром тот будет как новенький, и пожелала спокойной ночи, в голову Денису пришла любопытная мысль. Такая неожиданная и соблазнительная, что заставила рывком сесть на кровати. Тело отозвалось протестующей болью, но Дэн был уже слишком взволнован, чтобы отвлекаться на ерунду. Спать он еще не ложился и раздеться не успел. Сделав глубокий вдох и стараясь успокоить тревожно бьющееся сердце, Денис выглянул в коридор.

Тишина. Дверь в комнату Лисанского была плотно затворена. Из спальни, которую облюбовала Ева, доносилось еле слышное пение.

Отлично!

Лис до утра носа не высунет, так и будет корчить из себя страдальца, стонать и метаться по простыням с перерывами на сон. А значит – и на чердак не полезет.

Сундук – вот что интересовало взбудораженного Дэна. Он пересек пустой мрачный холл. Памятуя о прошлых ошибках, перешагнул через скрипучую ступеньку, тихонько поднялся по лестнице и остановился перед трухлявой дверцей с чугунным засовом. Поток стихийной магии вырвал ее из стены вместе с ржавыми петлями, засов покорежился, пара досок оказалась выдрана из поперечных брусьев вместе с гвоздями. Дверца сиротливо стояла прислоненной к проему и представляла собой жалкое зрелище. В лихорадочном возбуждении Дэн подхватил ее, отодвинул в сторону и протиснулся в образовавшуюся щель.

Жидкий желтый свет из холла, едва освещавший лестницу, сюда совсем не проникал. Сырой промозглый мрак. Холод проник под рубашку. Сердце загнанно бухало в груди.

Где-то здесь должна валяться свечка.

Дэн зажмурился, как можно отчетливее представляя оплывший восковой огарок, вытянул руку, напрягся. Что-то гладкое и скользкое, похожее на обмылок, ткнулось в ладонь – он едва успел сжать пальцы, чтобы оно не выскользнуло. Нащупав крошечный жесткий фитилек, Дэн поднес его ко рту и медленно подул Дыхание сорвалось с губ облачком мерцающего розового пара. Еще раз – фитиль слабо затлел И еще – вспыхнул огонек, а Дэна обдало жаром собственной магии.

Он огляделся. Похоже, никто не поднимался сюда после злополучной драки. Дэн отчетливо помнил, что пространство посередине чердака было расчищено от старого хлама, помнил стулья и трюмо с мутным зеркалом. Теперь же чердак превратился в настоящие баррикады: не переломав ног не пройдешь.

Где же сундук?

Осторожно, стараясь не шуметь, Дэн пробрался через россыпи барахла. Огонек свечи колыхался, черные тени устроили сумасшедшие пляски на стенах и низком потолке. Вдобавок ко всему обнаружилось, что под подошвами хрустят призрачные кости – привет от Мефисто! Ужасающий треск – и ботинок провалился в желтую черепную коробку, выдавив наружу какую-то мерзкую жижу: то ли перегнивший мозг, то ли клубок раздавленных червей. Чертыхнувшись, Дэн потряс ногой и приготовил тираду повыразительней. Но тут его взгляд наткнулся на кованый сундук, и ругательства мигом вылетели из головы.

Сундук лежал на боку с откинутой крышкой. Книги, стопки чистых листов, запечатанные пузырьки с чернилами, перьевые и шариковые ручки – все это Дэна не интересовало. Пристроив свечку на край крышки, он опустился на колени, разгреб ворох бумаги и вытащил папку – ту самую, истрепанную, картонную, со старомодными тесемками вместо кнопки или магнитной застежки. Такими теперь даже в архивах не пользовались. Что же Лисанский в ней прятал?

«27 августа, – прочел Дэн, открыв папку наугад. – Сегодня мне ничего не снилось. Не помню, говорил тебе или нет, но сны в этом доме подчас поражают своей яркостью. Я читал об этом когда-то, сейчас уже не вспомню где. Изоляция, тишина, отсутствие впечатлений влекут за собой то, что называется сенсорным голодом, и мозг компенсирует его необычайно реалистичными снами. Или галлюцинациями. До последних я пока, к счастью, не докатился, можешь не волноваться. Думаю, все дело в книгах. Я учу латынь и французский, хотя ты и говорила, будто лучше в совершенстве владеть родным языком, чем кое-как – чужим. Понимаешь, ведь здесь нельзя молчать, нельзя просто сидеть, уставившись в камин, хотя подчас такое желание сводит меня сума. Нельзя расслабляться – бред и галлюцинации, а вместе с ними и сумасшествие, только и ждут, когда я опущу руки. Меня все чаще клонит в сон… но спать нельзя, лучше я буду писать тебе, пусть даже тебе сейчас трудно ответить. Ничего, когда-нибудь я вырвусь отсюда, и мы снова будем вместе».

Дэн перевернул страницу. Округлые, аккуратные буквы, почти каллиграфические, чуть размашистые – что говорило об амбициях и чувстве превосходства – складывались на бумаге в ровные строчки.

«Да, мне ничего не снилось… Это странно. И хорошо, потому что я наконец смог выспаться. Знаешь, я так устал от этих снов… мне от них никуда не деться. И я безумно… Господи, как же я боюсь увидеть в них тебя! Не приходи ко мне, ладно? В ту ночь, когда я увижу тебя, я сойду с ума, и тогда уже ничего нельзя будет исправить. Что бы ни случилось, не приходи ко мне… и за мной не приходи. Умоляю».