Магия на грани дозволенного - Анастасия Колдарева

– Странно все это, – пробормотал Дэн. Его вдруг неумолимо стало клонить в сон. – Недоговаривает он что-то… скрывает…

– Неважно, – уверенно произнесла Ева. – Главное, я здесь, чтобы помочь.

Последнее слово прозвучало тихо и как-то… интимно. Дэн успел заметить, как девушка смутилась, и подумать, что она знает нечто недоступное ему.

– Помочь, – пробормотал он, балансируя на зыбкой грани сна и яви. – Ты спасла мне жизнь…

– Еще нет, Денис, – прошептала Ева. – Но когда придет время, я это сделаю.

Говорила ли она что-нибудь еще или нет, Дэн уже не слышал. Сон сморил его – глубокий, черный, спокойный – и без сновидений.

На третий день Ева позволила ему подняться с кровати. Не то чтобы он спрашивал – когда ее не было рядом, потихоньку слезал и ползал по комнате, скрежеща зубами от боли, покрываясь потом, борясь с тошнотой, упрямо не желая опираться на каминную полку или спинку стула и проклиная Лисанского последними словами. Может, Ева и знала о его подвигах – едва ли она не замечала смертельной бледности на его лице. Но запрет подниматься оставался в силе, хотя Дэн и плевал на него с высокой колокольни.

И вот – ура! – после тщательного осмотра Ева серьезно и деловито сообщила, что постельный режим отменяется. Дэн тут же выбрался из кровати, прихватил джинсы и, пошатываясь, направился к двери.

– Если ты в ванную, то я бы не советовала, – отрешенно окликнула девушка, словно и не к нему обращалась.

– Почему?

– Вода может быть холодной.

– Лучше так, чем совсем без воды, – отмахнулся Дэн. – Ты намазала на меня столько всякой дряни, что я похож на черепаху. В панцире.

Про невообразимое амбре, от которого впору было сгореть со стыда, он решил умолчать.

– Тогда не запирай дверь, – попросила Ева, – чтобы я могла войти, если тебе станет плохо.

«Еще чего не хватало», – мрачно размышлял Дэн, закрывая за собой дверь ванной комнаты и мстительно щелкнув задвижкой. Ладно, скрывать от Паламейк было уже нечего, но хоть какие-то представления о приличиях и приватности должны были сохраниться! С чего она решила, будто ей позволено вторгаться в чужое личное пространство?

С этими мыслями Дэн повесил джинсы на крючок, повернулся… и со стоном привалился плечом к стене. Занавесочка в душевой оказалась отведена в сторону, и на полусгнившей деревянной решетке, лежащей на полу, сидел труп с перерезанными венами. Кровь стекала по запястьям и медленно исчезала в дырке слива.

– Ну сколько можно! – разозлился Дэн. – Мефисто, чтоб тебя! Убери это немедленно!

Никто не внял просьбе, только откуда-то сверху, из вентиляционной трубы, послышалось гадкое сиплое хихиканье. Впрочем, оно могло и почудиться.

– Ладно, – проворчал Дэн. – С трупом так с трупом!

Сдернув трусы, он отважно врубил ледяную воду и шагнул в душевую. Кожу обожгло таким лютым холодом, что в первое мгновение даже почернело перед глазами, а сердце едва не разорвалось. Убитый на полу не шевелился, не пытался цапнуть Дэна за ногу или вежливо попросить одолжить мочалку. Это успокаивало. Хотя труп, как и любое привидение, оставался проницаемым, но от него веяло могилой.

Кое-как отмывшись от зелий и пота, до красноты растершись полотенцем, взъерошив волосы и клацая зубами, Дэн натянул джинсы прямо на голое тело. Трусы выстирал и повесил на холодный радиатор – к весне высохнут. Затем вывалился из ванной, чувствуя себя пингвином в Антарктике: нервно переваливаясь с ноги на ногу, ежась и притопывая. Хотелось лишь одного: добраться до кровати и нырнуть под одеяло, чтобы согреться.

Однако не живи как хочется.

Дверь в комнату Лисанского оказалась приоткрыта, и из-за нее доносились голоса: один тихий, невозмутимый, другой манерный и сердитый.

– Осторожнее, ты, полоумная! Мне ребра еще дороги! – проворчал Лис, когда Дэн приблизился к двери и заглянул в комнату через щель.

– Если бы они были тебе дороги, Игорь, ты бы не полез драться, – без тени раздражения возразила Ева.

Она была одета все в ту же приталенную кружевную блузку с закатанными рукавами и расклешенную вельветовую юбку выше колен – похоже, тоже не додумалась захватить из «внешнего мира» одежду на смену. Лисанский развалился на постели, милостиво разрешая ей ощупать свою грудь. Проворные пальцы Евы порхали над ним, время от времени надавливая на кровоподтеки. Волосы спадали через плечо. Лис брезгливо кривил губы и морщился.

– Держи свои домыслы при себе, – буркнул он. – Ясно? Не я первый начал. Спроси у Гордеева.

– Неважно, кто первый, ты или он. Рано или поздно это должно было случиться.

– Да неужто?

– От вас еще в Интернате искры сыпались, а после того, что случилось летом…

– И ты туда же! – перебил Лисанский. – Сговорились вы все, что ли?! Я не виноват в том, что тогда произошло!

– Дэн так не думает.

– Дэн так не думает, – передразнил он. – А мне плевать, что думает твой Дэн. У него пунктик – свести меня в могилу. Я только защищался.

– Вот я и говорю, этого стоило ожидать, – спокойно повторила Ева.

– Не зуди. Закончила – выметайся.

– Придержи язык, – посоветовал Дэн, входя в комнату.

– О! Гордеев! Уж и не чаял увидеть. Явление тебя народу! Я гляжу, ты жив и здравствуешь! – насмешливо воскликнул Лис.

– Все лучше, чем строить из себя сирого да убогого: сохнешь, сохнешь, да все никак не сдохнешь.

– Ты мне три ребра сломал.

– В следующий раз сломаю шею.

– Не кипятись, Денис, – успокоила Ева. – К нему так долго никто не проявлял простого человеческого внимания…

Лисанский покраснел и отпихнул ее руки.

– Нужно мне твое внимание, полоумная!

– Я еще два дня назад сказала, что у тебя кости срослись, – заметила Ева с мягкой улыбкой. – Если бы не твое желание удостовериться в десятый раз…

– Ты не целитель, ты – убогий дилетант, и твоим скудным медицинским познаниям я не доверяю, – огрызнулся тот.

– Так, – Дэн скрестил на груди руки. – Сколько месяцев у тебя не было женщины, Лис? – он сощурился, видя, как тот закипает от бешенства. – Или у тебя их вообще никогда не было?

– А у тебя? – рявкнул Лисанский. – У тебя кто-нибудь был, кроме этой твоей…

Это был удар ниже пояса. В глазах почернело, рассудок отключился. Взбешенный, Дэн рванулся вперед, не замечая ни вспыхнувшей во всем теле боли, ни колокольного звона в голове. Руки сомкнулись на чужом горле – таком хрупком, таком уязвимом, что казалось, надави чуть сильнее – и позвонки хрустнут, раздробятся, и кровь вместе с осколками хлынет изо рта.