Товстоногов - Елена Владимировна Семёнова

А он и до конца дней своих оставался большим ребенком, у которого есть любимая игра – театр. Владик, можно сказать, относился с ребяческой увлеченностью к профессии. Он играл на сцене страстно, самозабвенно, плакал настоящими слезами, играл так, как играют дети. А детей, как известно, переиграть невозможно…»

Владислав Игнатьевич часто советовался с женой по творческим вопросам. Однажды режиссер очередного фильма, в котором снимался «Стриж», спросил у его партнерши:

– А кто у Владислава Игнатьевича жена? После каждой репетиции он на следующий день приходит на съемку и сообщает, что жена не согласна с найденным решением, и играет так, как она считает.

Владислав Игнатьевич был очень ревнивым мужем. Это не мешало ему самому часто нарушать верность супруге. Людмила Павловна знала о его многочисленных увлечениях, но относилась к ним с редкой мудростью: «Было бы странно, если бы у такого интересного мужчины не было поклонниц, но они в силу своей интеллигентности, как правило, не доставляли нам особых неудобств… Женщин Влад обожал и каждую называл “солнце мое” – не иначе. Ему ничего не стоило обаять даму, наговорив ей кучу комплиментов. Я знала о его увлечениях, но мне хватало ума смотреть на них сквозь пальцы – актеру иногда нужно чувство влюбленности, оно помогает ему создавать тот или иной образ… Мне даже льстило, что он нравится женщинам. Главное – я знала, что муж очень ценит уклад нашей жизни, и все увлечения мимолетны, поверхностны и никак не отражаются на наших с ним отношениях. Он не давал мне никаких зацепок: оставался нежным и внимательным, никогда не задерживался без предупреждения, звонил по сто раз на дню».

Вне брака у Стржельчика родились трое сыновей. Все они носят фамилии матерей, отец их не признавал. Старший сын, Евгений Волков, стал преподавателем, кандидатом физико-математических наук и доцентом кафедры астрофизики. Дмитрий Исаев и Илья Коврижных стали известными актерами. Дмитрий собирался заниматься спортом, но мать твердо сказала: «Нельзя быть спортсменом, когда у тебя такой отец!» Мальчику было 12 лет, и, узнав о том, кто его отец, он решил пойти по его стопам. «Не было ни обиды, ни злости – только внутренний восторг от сопричастности к чему-то великому», – вспоминает он. Аналогично говорит об отце и Илья: «Я горжусь своим отцом! Спасибо, что благодаря ему я появился на свет».

В 1994 году на репетиции «Макбета» в постановке Тимура Чхеидзе отличавшийся абсолютной памятью Стржельчик вдруг забыл текст.

– Всё! Приехали. Со мной всё! – громко сказал он и ушел со сцены.

Конечно, все дружно принялись успокаивать актера, что это лишь усталость, все-таки возраст и т. д. Увы, Владислав Игнатьевич оказался прав. Вскоре врачи диагностировали у него опухоль в мозге, и через год он скончался, несмотря на все усилия медиков.

Глава пятая

Театр имени Достоевского

Театр не представляет интереса, если он не решает нравственных проблем общества, если он не тревожит совесть своего зрителя, если он не заставляет его задуматься и жить духовной жизнью своего времени. Потому что театр есть общественное выражение и стремление к духовности.

Г. А. Товстоногов

Именно имя Достоевского вместо М. Горького должен был бы носить БДТ при Товстоногове. И не только из-за самого легендарного спектакля мастера, но и оттого, как причудливо переплетались с творчеством Федора Михайловича судьбы ведущих актеров театра.

В первые годы советской власти Достоевский фактически находился под негласным запретом – пророческий роман «Бесы» продолжатели дела Петра Верховенского простить писателю не могли. Он и в дальнейшем выходил исключительно с купюрами, «Дневник» же классика и вовсе был недоступен советскому читателю до самого падения коммунистического режима. В 1950-е годы положение Достоевского было еще неопределенным. С одной стороны, классик, с другой – реакционный писатель. Последнее не допускало обращения к его творчеству в кино и на театральных подмостках. Но вот, в канун очередного юбилея, было принято решение широко отпраздновать в феврале 1956 года 75-летие… кончины Достоевского. Повторилась история с Пушкиным. Первая дата поэта, которую отметили в Советской стране, была не днем его рождения, а столетием гибели – в символическом 1937 году.

В честь очередного «юбилея смерти» увидела свет книга Владимира Ермилова «Достоевский», трактовавшая жизнь и творчество классика с марксистско-ленинских позиций. Достаточно сказать, что роман «Братья Карамазовы» горе-биограф умудрился назвать «написанным по прямому заказу реакционных правительственных кругов». Ермилов же сопроводил предисловием первое за почти сорокалетнее правление большевиков десятитомное собрание сочинений Достоевского, разумеется, далеко не полное. Тем не менее это стало началом возвращения Федора Михайловича к широкому читателю. А постепенно и к зрителю.

9 февраля 1956 года, аккурат накануне годовщины смерти писателя, в возглавляемом в ту пору Товстоноговым Театре имени Ленинского комсомола впервые за десятилетия была представлена инсценировка произведения Достоевского. Правда, были это всего лишь «Униженные и оскорбленные», но тем не менее прорыв был налицо. Возвращение Федора Михайловича к театральной публике состоялось. Через несколько лет выйдут один за другим фильмы Ивана Пырьева, окончательно «реабилитировавшие» Достоевского, в 1969 году произведения писателя будут наконец включены в школьную программу, но в робком 1956-м именно спектакль Товстоногова стал первой ласточкой «реабилитации» полузапрещенного классика.

О постановке Достоевского Георгий Александрович и его верная Дина Морисовна мечтали не один год. Инсценировку «Униженных» предложили театру Александр Рахленко и Зиновий Юдкевич. Она была довольно слабой, и Товстоногов поручил ее доработку режиссеру Илье Ольшвангеру.

«Илья был глубоким литературоведом именно по Достоевскому, – вспоминала Шварц. – Если где-то была его лекция на окраине города, я бежала туда слушать, что он говорил. Он не литературовед по образованию, но потрясающе чувствовал Достоевского.

Когда он провел первую репетицию (там много действующих лиц, вы знаете), он говорил четыре часа. Артисты слушали затаив дыхание. Потом десять минут аплодировали. Такая была первая читка».

Однако в дальнейшем работа у знатока Достоевского почему-то забуксовала. Актеры наперебой стали просить Товстоногова подключиться, помочь, в общем, спасти явно тонущий корабль. И Георгий Александрович взялся за дело. В итоге, как отметил критик Лев Варустин, «на сцене предстал не очищенный, процеженный, дистиллированный Достоевский, а подлинный Достоевский, со своей больной совестью, писатель-гуманист, трагически запутавшийся в своих рецептах лучшей жизни». В целом Варустин счел явление Достоевского «смелой разведкой неизведанных путей в искусстве, отбором не гладеньких, спокойных, а животрепещущих, ярких произведений…»

Актриса Римма Зыкова, исполнительница роли Нелли, вспоминает о работе над спектаклем:

«Нечего и говорить об атмосфере благоговейного трепета, о том, что все мы были «больны» Достоевским, о том, какое это величайшее счастье и одновременно величайшая мука – работа над воплощением его образов-идей. Вне