Кремовые розы для моей малютки - Вита Паветра

На часах был полдень. Впрочем, как верить часам в этом доме?

Анна медленно вышла в сад: ее немного пошатывало, и ноги приходилось ставить осторожно. Очень осторожно. От крохотных, но зорких глаз миссис Тирренс не укрылось состояние Анны. О чем старушка и поинтересовалась за завтраком.

— Да ничего страшного, — через силу улыбнулась девушка. — Сон дурной приснился.

— Что за сон?!

— Да так… цыгане вокруг меня хороводили. Песни пели — до сих пор в ушах звенит. Всю ночь, — не моргнув глазом, солгала Анна.

Седьмое или двадцать седьмое чувство подсказывало ей: ни в коем случае не откровенничать! Ни за что! И даже в мелочах.

Старуха пристально глянула на нее, хмыкнула и «ослабила хватку».

— А, ходят у нас тут. Бабка, дочка и внучка. Три ведьмы, чтоб их! — выплюнула миссис Тирренс. — Головы добрым людям морочат и денежки выманивают- прикарманивают. И никак их не отвадить. Прокляла бы — жаль, не умею. Плюньте, деточка. Сейчас мы свежих «розочек» поедим, с чайком душистым. И вся дрянь забудется. Прочь, прочь!

Миссис Тирренс хлопнула в ладоши, и «душечка» Глория резво и торжественно прикатила из домика «чайную» тележку.

— А какой день сегодня, миссис Тирренс? — и, предваряя вопросы, улыбнулась: — У вас так мило, так уютно, что я совсем забыла о времени.

— Понедельник, деточка моя, — сложила губы сердечком миссис Тирренс.

Анна опешила: как это возможно? Неужели время способно так растягиваться? Она, что, сошла с ума?

— Вы пришли ко мне вчера, вчера было воскресенье, стало быть, сегодня — понедельник, — обстоятельно, будто для умственно-отсталого подкидыша из приюта, разъяснила старуха.

— Но…

— Вы прости забыли, деточка моя. Устали с дороги, да еще простудились в поезде! — заахала миссис Тирренс. — Отдохнете, наберетесь сил — и все, все вспомните. Выпить лекарство и лечь в постель — вот что вам сейчас необходимо.

— Но…

— А когда придете в себя, выздоровеете — будете делать все, что вам заблагорассудится.

Сумерки обволокли дом и сад. Темнота наступала стремительно. Бог весть почему, именно сейчас Анне захотелось прогуляться по саду. Вдыхая аромат роз и ночных цветов. Она блуждала совершенно бездумно, забыв обо всем на свете, кроме этого дома и этого сада. Она больше не думала ни о брате, ни о возвращении домой, ни о достопримечательностях города, в который она прибыла и которого, по сути, так и не видела. Ни малейшей мысли о чем-то постороннем, кроме этого дома и этого сада, не было сейчас в ее голове.

Как если б она внезапно превратилась в фарфоровую куклу. Абсолютно полую внутри. Ни внутренностей, таких некрасивых и даже отвратительных, брр, на вид — в ее животе, ни сердца — там, повыше, ни тугого клубка маслянистой массы в черепе… ни-че-го. «Как все-таки гадко устроен человек. Сколько полезной, по словам ученых анатомов, дряни в него впихнули — а душа, где же душа? Почему ее, самую важную, жизненно необходимую, деталь… почему ее не видно? Самого главного — и не потрогать руками? Но почему, почему?!

Один древний поэт утверждал: душа — это большая синяя бабочка. Прекрасная… пока ей не оборвали крылья. Потом — страдающая и, наконец, умирающая. Он даже сложил об этом небольшую поэму. Он так и умер в сыром подземелье церковной тюрьмы — чего другого ожидать за подобные кощунственные мысли? Но, видно, там, наверху, его стихи чем-то понравились — иначе не объяснить тот факт, что еретическая поэма пережила своего создателя, что помнят ее и читают (пусть и украдкой!) до сих пор.»

И тут она опомнилась. Господи, что за глупости лезут мне в голову? Здесь — среди такой красоты и благоухания! Не стоило мне все-таки соглашаться на посещение анатомического театра… глупо, глупо, глупо! Давно было, а не забыть.

— Я погибаю, погибаю, погибаю … чтоб ты сдохла, жирнопузая гадина, поганая тварь, чтоб ты сдохла! — послышался горячечный, задыхающийся шепот. Совсем рядом, в кустах жасмина. — Погибаю… плохо мне, пло-о-оохо-о… не могу больше я, не могу. Когда же ты сдохнешь, тварь?

Сердце Анны защемило от сострадания.

— Кто вы? Могу я вам чем-то помочь?

И тут она увидела в гуще ветвей несуразное существо грандиозных размеров, облаченное в черный шелковый балахон. Его сальные и спутанные, темные от грязи, волосы падали до середины туловища. Красивыми были только глаза — большие, обрамленные длинными ресницами, и похожие на черный агат. Не глаза — очи! Сейчас они в упор, не мигая, смотрели на Анну. Смотрели с такой ненавистью, что девушка вздрогнула, попятилась, запнулась о каменный бордюр и, несколько раз взмахнув руками, упала. Слушая, как Анна стонет от боли и охает, видя слезы в ее глазах — жуткое существо захохотало. Визгливо и оглушительно. А потом, едва не ломая разросшиеся ветви, шурша и осыпая проклятиями ни в чем не повинный куст жасмина, исчезло — будто бы провалилось под землю.

Анна потрясла головой. Неужели, опять привиделось?

…Она вынырнула из своих мыслей и оглянулась по сторонам. Оказывается, она забрела в самый дальний уголок сада. Сумерки, между тем, плавно перешли в ночь. Иссиза-черную и плотную, как бархат. К счастью, здесь горел фонарь. Размером с крупное яблоко, на тонкой металлической ножке. Под ним доверчиво улыбалась миру и нечаянно навестившей ее девушке мраморная нимфа. Нежные руки крепко прижимали к груди огромную жабу.

«Гадость какая!», поморщилась Анна. Долго, со всех сторон, разглядывала она удивительную скульптуру. Внимательно. Однако так и не постигла замысла ее творца. Юная красавица на высоком постаменте молчала, ее незрячие мраморные глаза «смотрели» поверх головы Анны — и вдаль. А та — сгорала от любопытства, но увы… увы! И тут она вспомнила любимую поговорку своей горничной, ужасно грубую, но верную: «Если все будешь знать — башка треснет». Анна тихо засмеялась. А ведь и правда. Гадать, что хотел сказать некто, мнящий себя гением… Не много ли ему чести? Она развернулась и пошла по дорожке к дому.

Но не успела сделать и десяти шагов, как над ней нависла гигантская тень. Беспросветно-черная и молчаливая. Жуткая.

Анна оцепенела. Бежать… скорее, скорее в дом! Но с другой стороны сада к ней устремилась еще одна тень, не менее страшная. Сейчас ее загонят и убьют. И никто не узнает, что с ней случилось и где ее бедные, тонкие кости. А тени — черные, безмолвные — неотвратимо следовали за ней.

Анна побежала — скорее, скорее! Вот, вот уже входная дверь, ступеньки… господитыбожемой!.. она зацепилась кончиком туфли, дважды споткнулась и чуть не упала… вот, вот она желанная цель! С