Кремовые розы для моей малютки - Вита Паветра

— Вы, деточка, подлинное украшение моего сада, — с улыбочкой, слаще крема сладчайшего, произнесла миссис Тирренс. — Вы непременно должны попробовать мои фирменные пирожные! Непременно! «Кремовые розы для моей малютки» — старинный рецепт, который я довела до совершенства. Им и горжусь. И вы, деточка моя, останетесь довольны. Непременно!

Миссис Тирренс умильно сложила губы сердечком и подвинула к Анне тарелку с крохотными бутончиками из теста. И не успокоилась, пока девушка не съела штук пять. И настаивала на добавке. Да, деточка моя! Да, малюточка моя!

Анна благодарила и просила не беспокоиться и не хлопотать. Это слишком большая честь для нее, скромной персоны, обычной учительницы… и так далее, и тому подобное. Голос ее был слабым, а в голове почему-то мутилось. Анне казалось: еще минута, другая — и она свалится в обморок прямо здесь, на выбеленные солнцем и дождем камни дорожки. Какие тут пирожные, зачем? Дойти бы до своей комнаты — в здравом уме и ясной памяти и не упасть по дороге. Кстати, зачем она приехала в этот город? Анна хмурилась, пытаясь сообразить, вспомнить — хоть что-нибудь. Но чем больше старалась, тем хуже себя чувствовала. Все вокруг нее почему-то стало двигаться быстрей обычного и делать то, чего ему совершенно не полагалось. Цветы принялись отплясывать джигу, потрясая лепестками и листьями; деревья качались — ну, точно друзья в пабе, хорошенько принявшие «на грудь» и распевающие нечто задиристое и залихватское. А миссис Тирренс — вот же чудеса! — поразилась Анна, эта забавная, милая старушка почему-то стала раздваиваться. Девушка потерла глаза кулаками. Нет, ей не померещилось. Тогда она тихонько захихикала. Вот уже старушек — три, а вот и пять… И все улыбаются, улыбаются, радуются-радуются! Того и гляди, возьмутся за руки и начнут отплясывать что-то зажигательное. Ирландское, например. Аха-ха-ха-ха-а… джигу!

И старушки не подкачали! Их оказалось уже десятка два — а, может, и три! — потрясая пухлыми ручками и жидкими седыми кудерьками, они завертелись, запрыгали вокруг Анны. Цветы скакали позади них и попискивали, а деревья — притопывали и басили. Посуда — и та отплясывала на фарфоровом садовом столике. Звень-дзынь-дзынь-звень! Весе-лооо… аах-х, как ве-се-ло…

Тут Анне стало тяжело дышать, будто невидимая злая рука сжала ей горло, а потом — с размаху, ударила в грудь. И солнце — как лампочка — замигало, потом лопнуло, разлетевшись на тысячи осколков… и померкло. А вместе с ним — померкло и сознание девушки.

…Старуха ласково улыбалась, глядя на распростертое у ее ног тело. То ли еще будет, ххе-хе!

— Стрелиция! Живо сюда!

Гигантская фигура в белом атласе выросла, будто перед ней из-под земли. И воззрилась на хозяйку.

— В дом, — приказала старуха.

Великанша, покорная ее воле, как пушинку, подняла тело Анны — безмолвное и безучастное — и понесла. Камни дорожки хрустели, шелестели и шуршали под ее ногами, будто переговариваясь между собой. Старуха молча следовала за своей «ручной» великаншей.

Анну уложили в ее комнате — прекрасную, бледную, каменно-неподвижную. Как будто она вдруг перестала быть человеком и превратилась в статую из белого мрамора. Надгробную статую. Поэтому и кровать под ней казалась уже не кроватью, а постаментом. Тоже из белого мрамора. Миссис Тирренс нагнулась и аккуратно, тщательно поправила замявшиеся складки платья своей прекрасной гостьи. Потом — осторожно и, не менее, бережно и тщательно — уложила их по-новому. Вот так-то будет лучше, пробормотала она с улыбкой, вот так-то… Выпрямилась — и залюбовалась результатом.

…Там, снаружи, все оставалось по-прежнему. Розы цвели, и пели птицы. И крошечный фонтан, в окружении мраморных статуй, с отрешенными улыбками и «слепыми» глазами, по-прежнему навевал благословенную прохладу.

Анна оставалась в постели до самой ночи, ровно в полночь она очнулась, на минуту-другую — и вновь забылась тяжелым, каким-то каменным сном. Едва только Анна сомкнула глаза, как увидела… Патрика. Он был все такой же красивый, большой и веселый — но только почему-то полупрозрачный. И белый — как осенний туман в лугах или жидкое молоко. Сквозь его мощную фигуру проступали очертания окружающих предметов, а невесть откуда взявшиеся большие мухи, с угрюмым жужжанием, пролетали сквозь него.

Патрик приблизился к ее кровати.

— Ну что, сестричка? Попалась? — со вздохом, произнес он. Большая слеза выкатилась из его левого глаза, шлепнулась на одеяло, и тут же превратилась в жирного белого червя. «Могильного», с ужасом поняла Анна. И вот еще одна слеза упала, и еще одна… и еще… Вскоре вся постель кишела извивающимися жирными насекомыми. Мерзкие опарыши… трупные, могильные черви, неизменные спутники смерти. Последние спутники — там, за чертой. Вот уже некоторые пытаются заползти на ее полуобнаженные и, такие беззащитные, руки и грудь. И тонкая ткань рубашки для них не преграда.

— Нет! Я еще живая, живая! — закричала девушка, лихорадочно стряхивая с себя мерзких белесых тварей. — Убирайтесь отсюда… убирайтесь! Я жи-ва-аа-ая!

— Надолго ли, сестричка? — ухмыльнулся Патрик. — Отсюда ходу нет. А ты и не знала? Аха-хаха-ха-а!

Прижавшись к деревянному изголовью кровати, Анна сжалась, натянув одеяло до подбородка. А Патрик — ее милый, ласковый, неизменно добрый Патрик — оглушительно и злорадно хохотал. Что с ним стало, почему он внушает ей такой ужас… Анна понять не могла.

— Я мучился так долго, так сильно, — наконец, произнес он, скрежеща зубами. — Как же я страдал, Анна, amica mea… сколько же я терпел адовы муки. Теперь — твоя очередь.

Глаза его — зеленые, как майская трава — налились кровью. Опарыши задергались быстрей, подбираясь к ее лицу все ближе. Их становилось все больше и больше, они сыпались уже отовсюду, даже с потолка. Анне казалось: весь мир вокруг нее состоит из опарышей, все остальные существа — исчезли, были сожраны этими белесыми жирными тварями. Больше не будет ничего и никого, только эти ненасытные черви. Ее дни тоже сочтены — ведь она скоро будет съедена и обглодана до костей. А потом и кости — тоже рассыплются, станут прахом и пылью. Белесый туман и черви, бесконечная немая пустота — вот и все, что останется от огромного, яркого мира, безудержного в своем великолепии… все, что останется от нее. Аминь!

Анне хотелось крикнуть погромче, позвать на помощь, но из ее разверстого рта не исходило ни звука…только выпал жирный белесый червяк. За ним — еще два. Боже милосердный…

А потом, потом — все растаяло.

Она проснулась.

Она забыла — что так испугало ее во сне, остались только чувства… страх, гадливость, горечь. Кто или что были тому виной — она не могла вспомнить, сколько не пыталась. Не