Кремовые розы для моей малютки - Вита Паветра
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Даже ангелы на небесах, милосердные к грешникам, не возрыдают о душе Николаса Андреа Тирренс, ибо злые дела, им творимые, непомерно черны и тяжелы. Да будет проклято имя его, во веки веков! Аминь!»
Фома захлопнул книгу и прикрыл уставшие глаза. Вот оно как… и в огне не горит чертово семя: цело, живо и здравствует, как ни в чем не бывало. Жгли, жгли, да так и не выжгли. Уцелело зло, и три века ему — как один день.
Вот что значит давно не читать подобные документы… он сейчас не просто устал, его даже укачало. Продираться сквозь эти обороты и словесные навороты к смыслу — дело увлекательно. Когда-то он и сам умел изъясняться в такой манере… как давно это было, подумаешь — и не верится. Будто бы не с ним все происходило — духовная семинария, потом Академия, вопросы, вопросы, вопросы — зачастую, без ответов или с такими, от которых у юного Фомы Савлински появлялись другие, новые вопросы… споры и ссоры, вплоть до драки. «Там это называлось красиво — богословский диспут», усмехнулся господин комиссар. А потом все кончилось. «Не надо было спорить, да еще с кем — с деканом! Вот же напыщенный дурак, болван, которому вся книжная премудрость не пошла впрок. Угу. Но он остался деканом, а тебя, тебя — выперли», сам себя упрекнул Фома. «Нечего тут изображать изгнанника из Рая, да и в падшие ангелы ты не годишься. Не на той ты стороне. А их сторонников — ловишь и "пожалуйте в камеру!" Вот занесло меня далеко, да не туда», засмеялся господин комиссар. И ни к чему все эти воспоминания, незачем душу терзать, аки христианскую мученицу — ибо прежнее прошло».
…Собор его святого тезки давно остался позади. Мысли толпились в голове, и Фома решил не брать такси, а пройтись до Управления пешком. День был ясным и теплым, и до того радостным, что в существование бесконечного, какого-то неиссякаемого, сверх живучего зла — нет, не верилось. Господин комиссар медленно пересек площадь и остановился у витрины одной из лучших кондитерских. Немного подумав, он зашел внутрь и поискал глазами необходимое. Со вздохом достал кошелек, пересчитал наличность… хм, негусто. А жалованье дадут еще нескоро. Но отступать было не в привычках господина комиссара. Тем более, отступать в такой необычной, двусмысленной, ситуации. Денег ему, разумеется, не вернут… ну, и черт с ними, истина дороже.
Нацепив самую любезную улыбку, Фома Савлински расплатился и, приняв от белокурой продавщицы глянцевый пакет, заспешил в Управление. Очень довольный. «Спасибо вам, отец архивариус, дай вам Бог долгих лет и без скорбей телесных!», подумал господин комиссар. В левом кармане его плаща лежали добытые в архиве копии материалов и фотоаппарат, с полностью «отщелканной» пленкой. Из правого кармана, по-прежнему, свисал черный вязаный шарф.
В отсутствие шефа, его подчиненные, с коллегами-стажерами из соседнего Отдела по расследованию экономических преступлений, бурно обсуждали недавний приход Мерседес ди Сампайо.
— Что за девка? Скулы торчат, щека щеку взасос целует, а взгляд такой… — Джон Доу нахмурился и покачал головой.
— Какой «такой»?
— Да вот на столбе то же написано: «Не подходи, убьет» и молния нарисована — вот какой.
— Зато глазищи — во! — Гизли растопырил пальцы. — И ножки красивые. Классные такие, длинные. Смотришь на них — а они все не кончаются. А уж резвые!
Все, с удивлением, уставились на громилу-стажера. Ишь, какие нежности…
— Ну, чего уставились? Как рванула от самой площади, квартала три за ней бежал, а потом — по чердаку, а по крышам так порхала, будто крылья выросли. Еле догнал.
— Ты?! — не поверил кто-то из «соседей».
— Небывалый случай, да? — засмеялся Гизли. — Самому не верится.
— А глянет в упор, как бритвой тебя полоснет, — не унимался Джон Доу. — Зырк, зырк исподлобья по сторонам.
— Характер, — со значением, произнес Гизли.
— Характер есть, а сисек нет, — ехидно заметил кто-то из соседнего отдела. — Да на черта мне ее глаза? Глаза руками не потрогаешь.
— И задницы нет, — меланхолично внес лепту в обсуждение Самуэль.
Все молча уставились на него: тихий скромник-то наш раскололся, а?! Самуэль покраснел.
— Разве не правда?
— Кому что надо, — хмыкнул кто-то из «соседей». — Мне главное, чтобы сиськи побольше, посочнее, — он показал руками.
— Без задницы все равно не то, — гнул свое Самуэль.
— Ага! И пошире, чтоб к земле тянула, бг-г! Какая лучше, по-твоему, мягкая или упругая? Колись до конца давай, раз уже начал, бг-г-гы-ы!
— Разумеется, мягкая, — без долгих раздумий, ответил Самуэль. — Тактильные ощущение от прикосновения к такой — наиболее приемлемые.
— Сэм, ну, ты, ты… Будто не бабу, а труп описываешь! По-человечески сказать нельзя?
— А ты догадайся, — отбрил Самуэль.
— Понимаю, что женские сиськи и задницы — тема серьезная и важная. Но о них потом, в курилке поговорите, на выезде или дома, — раздался за их спинами суровый голос. — Я уже минут пять тут стою, слушаю, просвещаюсь помаленьку. Жду, пока меня, наконец, заметят. Или делом, наконец, займутся.
«Шеф!», вздрогнули присутствующие. Они так увлеклись разговором, что даже не заметили его прихода. «Ребятишки» понурились, их «соседи» — сталкиваясь в дверях, выскочили из кабинета.
— А теперь к делу… знатоки. Проведем следственный эксперимент. Кто рискнет, м-м? — прищурился господин комиссар. В руках он держал бумажный пакет с загадочным содержимым. Ответ своих подчиненных он прекрасно знал и все-таки не смог сдержать улыбки, услыхав дружное, троекратное: «Я, шеф!» Эксперимент мог оказаться жестоким, чего он втайне боялся и все-таки ожидал, но это было необходимо. Как говорится, «в целях установления истины».
Господин комиссар открыл пакет и протянул Самуэлю румяный, еще теплый, пирожок, похожий на тот, из «пряничного домика». Мол: ты его принес, ты и пробу снимешь. Снова запустил руку и достал, на этот раз, крохотное пирожное. Розовый бутон из нежного теста и густого, сладкого даже на вид, крема. Его господин комиссар протянул Джону Доу. Тот осторожно, двумя пальцами, взял протянутое угощение.
— Вперед, парни! Время пошло, — скомандовал Фома.
И, в ответ на удивленный, немного обиженный взгляд Гизли, хмуро произнес:
