Глубокая выемка - Всеволод Шахов

алюминиевую вилку, крайние зубья которой были отогнуты под девяносто градусов. Ковалёв центральными зубьями подцепил дольку огурца, на отогнутые насадил несколько колечек лука.

– Похохми-похохми, остроум… – Егорыч ткнул Ковалёва в бок. Тот расхохотался. – Ладно, Егорыч, не кипятись.

Сидели уже часа два. Снова, почти одновременно махнули из стаканов. Благо теперь наливали понемногу. Закусили. Разговор от технических проблем, которые послужили поводом для неформальной посиделки, плавно переходил к бытовой болтовне.

– Ты, Саня, вот расскажи, что там сегодня утром случилось у пятого барака? Слышал, поутру повешенного на берёзе, напротив входа, наблюдали. Слухи ходили: специально долго не снимали – мужики не давали. Мол, пусть спецотдел полюбуется. Говорят, весь в синячищах – искусно отделали. А спецотдел в это время дрых.

– Да уж, в стиле дворцовых казней сделано. Думаю, спецотдел и дал добро. Как там, в истории дворцовых интриг средневековья: "…постоянная подковёрная борьба и, периодически, из под ковра выбрасывают мертвеца". Да, есть такой активист, недоделанный… вернее, был. Пытался и нашим, и вашим сыграть… тьфу ты, вернее "и ихним". Я ему как-то объяснить пытался, что так не удержится, а ему невдомёк, всё талдычит своё… упрямый. Вот и итог.

Ковалёв достал сложенный вдвое лист бумаги.

– Вот очередной шедевр, когда-то давно он написал. Кусочки зачитаю. Это он на бригадира в газету подал. "Тебе, бригадир… как и многим учиться не поздно. Не ссылайся, что нет времени. Это просто отговорка. Если ты учтёшь силу и значимость культурной массовой и разъяснительной работы, то тебе работать станет куда легче."

– И не боится ведь такое на всеобщее обозрение выставлять, – Егорыч усмехнулся.

– Но за это ведь не убивают? – Виктор пространно вопрошал.

– Ну, этот шёл напролом, перебарщивал, ясно было – долго не протянет, скоро подрежут. Я ему говорю, утихомирься, а он и не думает, да и чёрт с ним. Егорыч, помнишь на Беломорстрое, был такой Солоневич? – Ковалёв повертел бумажку, сложил, убрал в карман.

– Это который физкультурник? в очках, деятельный такой… ах да, брат ещё у него, вроде, врач. Ну, они вместе держались.

– Не только брат, ещё сын с ним, тоже сидел. Да, держались они вместе, Ну, вот, выпивали с этим физкультурником как-то. Так он всю подноготную об активистах красиво изложил. – Ковалёв чуть подался вперёд и продолжил. – Так вот, как он рассуждал. Основная масса трудящихся, в общем-то, живёт отнюдь не сладко, Нормально поесть и в тепле поспать не всегда удаётся. Естественно, те, кто с мозгами или кто умеет руками работать – не пропадут, но остальные… – Ковалёв поводил из сторону в сторону сухими губами, пытаясь смочить их слюной, – но остальные… Многие прозябают, но есть и те, у кого рефлекс выживания не даёт просто сгинуть и они ищут пути. А путь в новых реалиях лежит через общественно-административную активность. Благо развелось всяких общественных организаций, которым надо "содействовать". И наш кандидат в активисты начинает действовать. На каком-нибудь очередном собрании выскочит и с ярой энергией начинает щеголять стандартными фразами о борьбе классов, о поддержке генеральной линии родной пролетарской партии, о решающей пятилетке и так далее. Таланта особого не надо, благо выучить фразы начинающий активист ещё способен. Порой порядок фраз не обязателен, смысл почти всегда отсутствует.

Ковалёв замолчал, наблюдая, как теперь уже Егорыч ловко разливал очередные грамм тридцать по стаканам, умело выдерживая уровень. – Чего это руку поменяли? – вскользь, вполголоса, заметил Ковалёв. Махнули. Виктор не допил, поморщился и быстро закинул в рот кусок хлеба. Ковалёв положил локти на стол, лицо вновь стало серьёзным.

– Но активность должна конкретизироваться. Мало сказать, что мы стоим на страже, нужно указать, кто мешает безотлагательному и незамедлительному торжеству социализма, что мешает “непрерывному и бурному росту благосостояния широких трудящихся масс”, что мешает выполнению и перевыполнению. Но вопросы эти слишком сложны для нашего активиста и он делает ход попроще, например, заявляет с трибуны: "по моему пролетарскому, рабочему мнению, план срывает инженер Иванов. Потому, как он, товарищи, не нашего пролетарского классу, он – из буржуазных интеллигентов". Для инженера Иванова это не имеет значения, о нём Ге-Пе-У и так знает, но активист заработает капиталец: болеет, дескать, нуждами нашего пролетарского цеха и перед доносом не остановится. Ну а дальше активист получает конкретные задания: выуживает прогульщиков, разоблачает лодырей, выискивает вредителей. Пройдя этот этап, он доказал, что душа у него твёрдая и прохвост получает некоторый пост в системе. На всякое шевеление властей активист реагирует потоком энтузиазма и административным экстазом. Самый нелепый лозунг возводится до новомодного советского явления, в котором активист изголяется как может, отталкивая своего соседа, и карабкается наверх. Всякие непрерывки, сверхранний сев, бытовые коммуны, соцсоревнования, борьба с религией – всё охватывается пламенным ажиотажем, где сгорают зародыши здравого смысла.

Ковалёв закончил длинное изложение.

– И что неужели много таких? – Виктор решительно потёр кулаком лоб.

– Попытки делают многие, жрать-то получше хотят, но основная часть спотыкается на фазе доноса, не у всех душа достаточно крепка, прорвавшихся через этот кордон судьба тоже не особо жалует – находят повешенными или в грязной канаве, – Ковалёв не то улыбнулся, не то оскалился, – такова жизнь, думают, что таким путём свободу получат… А, вообще, я считаю, свобода – это когда нет необходимости врать! Егорыч, смотри, у тебя картоха уже сварилась.

Егорыч подскочит, засуетился около кастрюли. Виктор почувствовал, что его тянет ко сну. Сложил руки на столе и опустил на них голову. В ушах медленно нарастал гул, перед глазами появилась пелена.

Картинка проступила не сразу.

Виктор брёл, покачиваясь из стороны в сторону при каждом шаге. Озноб пронизывал руки и ноги. Остановился. Опять пошёл. Почти ничего не видя, добрёл до груды разбитых тачек за складом. Одни были без колёс, другие – с отбитыми бортами, третьи когда-то лишились рукояток. Кладбище тачек. Присел на первую попавшуюся. Пелена перед глазами не исчезала.

– Что, дружок, пришел нас в строй вводить?

– Кого это вас? – Виктор подскочил, ошарашенно ответил вопросом на вопрос.

– Ну, скорее мы – "что", чем – "кто", но люди называют нас Марусями. Всех одним именем кличут, фантазии не хватает, никакой индивидуальности, – кому принадлежал голос, Виктор не мог понять, но решил войти в словесную игру.

– Это, скорее, метафора. Вы для них, как женщины. Возьмут за ручки и водят. Некоторые вам что-нибудь на ходу рассказывают.

– Скорее не рассказывают, а матерятся на жизнь, если силы есть. Иногда, нам даже хочется им помочь норму перевыполнить, а то совсем исхудали.

– У тачечников каторжная работа, – Виктор нейтрально поддерживал разговор.

– Не все они правильно с нами обращаются. Кто-то не чувствует,