Сломленный бог - Гарет Ханрахан
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Идем же! Брось!
– Он все показывает мне их лица! Горе, сплошное горе… мне такого не вынести! Он не дает отвернуться. – Раски опять наклонился за монетами. Бастон ногой разметал деньги – улица сама найдет, куда деть драконье золото, – и поволок Раска силой.
– Надо двигать, – заставлял он. – Скоро выйдут пауки.
Парадная дверь заперта. Должно быть, Карлы еще нет. Бастон перекинул бомбу на другую руку, пока выуживал ключи. За две улицы отсюда паук с немой изящностью пробирается через террасы, восемь глаз сияют, как луны. Что он увидит, если взглянет на Раска?
Бастон втолкнул гхирданца в дом, плюхнул бомбу на стойку для зонтиков, заперся на засов. Прижался лбом к двери, будто одной силой воли мог удержать остальной мир снаружи.
– Зачем, – спросил Раск, – тебе такая штуковина? По-моему, даже в Гвердоне не принято таскать с собой бомбы такого размера. – Он разговаривал точно в полусне или обдолбаный.
– Забей. – Бастон обхватил Раска и втолкнул его в коридорчик, соединенный с тесной кухней. – Ты-то здесь что делаешь?
– Не знаю. Кажется… кажется, схожу с ума. Тяжелые камни разбили мне голову. У меня перед глазами столько всего. – Раск потер глаза кулаками. – Что со мной?
– Ты видишь видения?
– Да ладно бы еще просто видеть! – застонал Раск. – Я ощущаю их шкурой, чувствую изнутри. Я видел сальника на крыше. И должен был умереть. Но живу, а другие гибнут! В Новом городе женщина умирает от крупа, Бастон! Лекарства уже не помогают, она задыхается. Я – хрип в ее легких! Я чую вонь ее обмоченной простыни! И знаю, что муж сбежал от нее. Вижу его в кабаке на улице Святых!
Раск доковылял до кухонного окна, посмотрел сквозь замутненное стекло.
– И здесь еще ничего, вот проклятие! А в Новом городе – будто летишь сквозь грозу и бурю. Оно меня сводит с ума. Помоги!
– Что я, по-твоему, должен сделать?
– Он тебя знает! Скажи ему, чтоб перестал! – Раск запальчиво выхватил свой драконий клинок, но нескладные руки затекли, точно каменные, и кинжал выскочил из кулака. Полетел в окно, расколотил стекло и приземлился во дворе. Бастон поморщился, Раск же не отреагировал никак. Губы у него шевелились, но издавали один только гранитный скрежет.
«Он тебя знает». Какой такой бог знает Бастона? Он не преклонял колени ни перед кем из них, даже в церкви Хранителей.
Над головой смещались, перекатывались облака, небо, похоже, вскипало. Замелькали молнии, коротко выхватывая титанические образы в небе. Над Мойкой несутся вопли экстаза. Что бы ни приключилось с Раском, занебесье взбудоражено этим – на них обратили внимание.
За месяцы Перемирия Бастон был неоднократным свидетелем того, как боги Ишмиры принимают в святые. Ткач взял себе шестилетнюю девочку с Забойного переулка. Мать уложила ее в кровать в лихорадке, а дитя проснулось с восемью зрачками, нашептывая пророчества, и жрецы увели ребенка из дома. Выбор Верховного Умура пал на слепого безногого попрошайку, который с трудом передвигался на ручной каталке, – но тот восстал, поднятый незримым велением, оглядел городские тротуары и презрительно усмехнулся, в очах сверкнули молнии, а заговорил он на языке грома. С тех пор его каталку, преобразованную в золотую колесницу, возят умуршиксы.
Бастон наблюдал оба этих превращения, а еще вызнал одну хитрость у жрецов, стайкой ходивших за святыми, как чайки следуют за рыбацкой шаландой. Произнеси имя святого – смертное имя, имя истинное, – и осадишь его, как бы направишь в землю эфирный поток. Ручаться за это нельзя. Если святой зашел далеко и отождествляет себя скорее с богом, чем со своей смертной личностью, то ничего не выйдет. Однако сейчас…
– Раск, – громко объявил Бастон, подчеркивая имя. Вкладывая в него как можно больше весомости. – Раск из Гхирданы. – Ничего. Даже не дернулся. Собственное имя над его гостем не властно.
Бастон чуточку поразмыслил и попробовал снова, еще разок:
– Избранник дракона.
Титул ошарашил Раска не хуже удара в лицо.
– Ух, – проговорил Раск, – полегчало.
И без сознания рухнул на пол Бастоновой кухни.
Шпат приблизился к смертному царству, как никогда не был близок за долгие месяцы, даже при помощи Кари. С тех самых пор, как погиб. На Кари он бы ни за что не посмел так давить, боялся поранить – но с Раском его подмывало рискнуть. Навалить на смертный мозг гхирданца психический вес всего Нового города. Раск сейчас на самом краю воздействия Шпата, за пределами непосредственно Нового города, но так получается даже и проще. Весь Шпатов разум, все его внимание, разрозненные пряди мыслей стянуты в одном направлении, как городские улицы стягиваются к перекрестку, к мосту без объезда…
Но мост рушится. Рвутся канаты привязи сознания. Он снова падает, валится в забытье. Разум Шпата пытается ухватиться за Раска, уцепиться хотя бы за что-нибудь – но ничего не выходит. Он опять отрезан от смертного мира.
Пока падает Шпат, в Новом городе творятся чудеса, судороги необузданного волшебства. В туннелях спонтанно то открываются, то закупориваются подземные ходы, как у умирающего, более не контролирующего кишечник. Вздрагивают и сотрясаются башни. Стены исторгают старые воспоминания, запечатленные в камне, – загадочные образы из Шпатовых мыслей, прежних и новых. Вдоль улицы Семи Раковин обваливается волнолом, каменные глыбы с плеском падают в воду. В Садах Перемирия теряет сознание ребенок, изо рта его идет пена, и звучат выдержки из заметок Иджа.
В казармах Лирикса пробили подъем. Солдаты сыпанули на посты, спешно натягивая какое ни есть снаряжение против занебесных посягательств – обереги, святой реликварий лириксианских божеств, броню со встроенными гасителями эфира. С ружьями и мечами они таращились в ночь, не понимая, напали на них или нет. Гхирданские драконы взревели и взмыли по тревоге в небо, хлопая крыльями вокруг шпилей Нового города, как напуганное воронье.
Шпат выпал из времени. Сверху на уступе, под заклинанием профессора Онгента застыла Кари, а он все падал. Он в море, в заливе, вытаскивает последнюю божью бомбу с места крушения «Великой Отповеди» – и падает в темную пучину. Кари тоже тонет, легкие наполняет, обжигает вода.
А потом раз – и новая связь.
Осознанность пронизывает его, как стальной наконечник шприца с алкагестом.
Горячей, сладкой болью.
Он – снова он, снова собран. С высоты башен Шпат глядит на Гвердон. Все внимание сведено в один взгляд. Он пробегает знакомые улицы Мойки, их узор известнее тыльных сторон собственных мертвых и распавшихся ладоней, более присущ ему, чем моровые заусенцы и чешуйки, съевшие плоть. Он видит небольшой двор за домом неподалеку от порта. За домом Бастона.
Без него успели пройти часы. Надвинулась
